Она хорошо знала профессора Колыванова, большого друга отца. Самый добрый на свете дядя Ваня вечно ходил в одном и том же сером костюме, шляпе с широкими полями и в пенсне. Вечно что-то терял, забывал, за что коллеги постоянно подшучивали над ним, но не зло. Никому и в голову бы не пришло хоть чем-то обидеть старика. Когда Валя была еще маленькой, а он приходил к отцу, то обязательно угощал ее конфетами. вкусными шоколадными конфетами.

«Дядя Ваня — троцкистско-зиновьевский агент?» Валентину охватила паника, она не сразу поняла, что Андрей обращается именно к ней:

— Товарищ Репринцева. Эй, не уснула?

— Зачиталась, — соврала девушка.

— Правильно, советской прессой можно зачитаться. А вот твоими записями.

— Они вам не понравились?

— Как сказать. Вроде бы грамотно, язык неплохой. Только это не то. Вот ты описываешь быт казаков, их традиции.

— Очень интересные традиции!

— Не спорю, но дело в другом, — Андрей посмотрел на свою сверстницу, точно умудренный опытом учитель на первоклашку. — Казаки в предреволюционные годы разгоняли демонстрации студентов и рабочих. Летом семнадцатого предлагали Керенскому помощь в поимке Ленина. Хотели его публично запороть якобы за измену Родине. Понимаешь, самого Ленина! Да за одно это всех их надо повесить, растерзать, уничтожить как класс! Уничтожили бы, окажись они в СССР. Ничего, придет время и ликвидируем. Валентина умом понимала, что следует ненавидеть казачество, ведь они хотели публично запороть Ленина. Но не могла! Эти прекрасные люди — мужчины и женщины опять у нее перед глазами. Некоторые до сих не желают становиться европейцами, даже одежда соответствующая: мужчины в костюмах из синего сукна с красными лампасами и фуражках с красным верхом, женщины — в длинных юбках, расписных платках. Старые традиции и обычаи они не отвергали, наоборот — сохраняли, как зеницу ока, не стыдясь, говорили о своей русскости. А как они потчевали делегацию советских студентов! А что за дивные песни поют! Как сливаются голоса: мужские — это грозная сила, готовая сокрушить любого, кто осмелится посягнуть на свободу Империи, женские — точно стекающие с прибрежных гор хрустальные родники.

А потом Валентину закружили в танце. Она обожала танцевать, да разве угонишься за казачьими переплясами! Здесь — Запад и Восток, торжество свободного духа, и Величие наследников Византии! И теперь она должна отплатить за все это злобным пасквилем?

— Видите ли, Андрей, — решила схитрить Валентина, — мы с ребятами решили разделиться, кто-то пишет для нашей студенческой газеты статью о казаках, кто-то о хозяйствах Ставрополья, а я — о Старом Осколе.

— Вот и хорошо! Ты напишешь именно про Старый Оскол. Но не увлекайся его внешней стороной. Покажи тяжелую, нет — невыносимую жизнь простого пролетария. Пусть советский читатель узнает обо всех «прелестях» капитализма.

— А где найти такого пролетария? — спросила Валентина.

— В самом деле. Я сам тебе его приведу. А пока, товарищ Репринцева, каковы ближайшие планы?

— Мы только что приехали. Пообещали, что гостиница будет заказана. Хорошо бы привести себя в порядок.

— Какая гостиница?

— «Белогорье».

Андрей чиркнул в своем блокноте и предупредил:

— Через два часа придет наш человек. Он и проведет экскурсию по городу, — и жестко закончил. — Без него — никуда.

СССР не желал выпускать Валентину из своих цепких объятий.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Господин Дрекслер подолгу задерживался в холле гостиницы «Белогорье»; постоянно и нарочито говорил сотрудникам отеля, как нравится ему сидеть в прохладном зале с мраморными колоннами, небольшим бассейном, наблюдать за услужливыми сотрудниками, читать свежую прессу. «Я отдыхаю здесь и душой и телом».

На самом деле Дрекслер, разумеется, не отдыхал. Тут находилась его наблюдательная точка, он мог фиксировать приезжающих в Старый Оскол «интересных людей», ведь многие из них останавливались именно в «Белогорье». Пользуясь превосходным знанием русского языка, он легко заводил контакты с администраторами, официантами, обслугой и, казалось бы, в ничего не значащих разговорах, выведывал нужную информацию.

Он опять увидел эту странную пару: мужчина около сорока, в смокинге, с окладистой бородой («Похоже, накладной») и женщина, лица которой не разглядеть, поскольку на ней шляпа с вуалькой. Подойдя к столу администратора, мужчина что-то сказал, и они с дамой направились к лифту. Дрекслер немного подождал и тоже подошел к администратору — молодой и довольно миловидной женщине.

— Как дела, Вильгельм? — широко улыбнулась администратор.

— Отлично, Аня. А у вас?

— Тоже нормально.

— Какая погода! Только малость жарковато.

— Мягко сказано! У вас в Германии летом по-другому?

— Чуть свежее. Близость моря.

Они перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, и Дрекслер, как бы невзначай, заметил:

— Странно, не правда ли? Я по поводу тех двоих. Он — в плотном черном костюме, она — в шляпе, да еще вуаль. И это несмотря на жару?

— Немного странно, — согласилась Анна.

— Кто они?

Дрекслер дал понять, что любопытствует ради спортивного интереса. Ответ последовал таким же безразличным тоном:

— Какая-то семейная пара.

«Дальше, сука, дальше! Что-нибудь еще.»

Однако Анна оказалась прекрасно вышколена и нашпигована соответствующей инструкцией: о клиентах как можно меньше. Немец попробовал зайти с другого конца:

— Неужели они русские?

— По документам — да.

— А по поведению, манерам — иностранцы. Да и не станут русские таким образом одеваться в жару.

— Русские разными бывают.

Администратор извинилась, с дежурной улыбкой направилась к другим клиентам. «Ничего, ничего, — сказал себе Дрекслер, — остальные служащие здесь более болтливы. Все равно узнаю об этой паре. Но стоит ли овчинка выделки? — как говорят в России». Взгляд представителя Рейха вновь заскользил по большому холлу отеля. Как обычно — тихо, спокойно, приятная «мраморная» прохлада.

Но тут спокойствие было нарушено появлением троих шумных посетителей — двоих парней и одной девушки. Их внешний облик не слишком вязался с комфортабельностью отеля: одежда дешевая, мешковатая, слишком серая, в Европе так не одеваются даже нищие. Девчонка — явно славянка, один из парней с ярко выраженной восточной внешностью, другой (в данном случае досконально изучивший расовую теорию Дрекслер ошибиться не мог) — стопроцентный потомок племени Авраама.

К ребятам подошел один из служащих, после небольшой беседы понимающе кивнул, после чего направился к Анне. И с ней о чем-то переговорил.

— Любопытные ребята, — вновь «прицепился» к администратору Дрекслер. — Молодые, а одеты хуже стариков. И на груди у каждого что-то блестит.

— Насколько я понимаю — это значок молодых коммунистов. Они. (как же их называют?) комсомольцы. Из Советской России. Раньше представители Советов приезжали к нам каждую неделю. Но теперь их руководство почему-то против наших контактов.

— Но вот трое маленьких ленинцев явились в гости.

— Не трое, а четверо. Четвертая подойдет.

И вскоре появилась четвертая комсомолка, резко отличающаяся от своих товарищей. Во-первых, она была необыкновенно привлекательна, во-вторых, одета по последней моде. Молодые люди начали спорить, до Дрекслера доносились лишь обрывки фраз, кого-то обвиняли в перерождении. «Они еще и индуисты?» — изумился он.

Однако вскоре представитель Рейха понял, что трое в униформе обвиняют красавицу. Она лишь рассмеялась, повела плечом и пошла оформляться. Остальные с мрачными лицами последовали за ней. «Вот это да! — подумал Дрекслер, — Старый Оскол стал притягивать к себе очень многие силы, причем с противоположными устремлениями».

Комсомольцы поднялись на пятый этаж, парни — к себе, девушки — в номер напротив. Комната оказалась светлой и просторной, выложенная кафелем ванная, удобные шкафы, большие кровати. Валентина сразу сняла с себя платье и упала на одну из них.