— Решение Верховного Суда не слишком дальновидно, — согласилась Алевтина. — Мы живем по одним законам и наивно полагаем, что по таким же законам будет жить все общество. Однако есть те, кому мораль цивилизованного человека претит. Они совершают взрывы, убийства, а потом. начинают требовать. Сначала милосердия — помилования за совершенные злодеяния, затем признания своих политических прав и, наконец, власти. Сейчас они малочисленны, потому для общества незаметны. Но порок заразителен, проходит время, и все большее число недовольных вливается в ряды противников общественного порядка. А власть по-прежнему сыплет отговорки, типа: «Нельзя их запрещать, мы же не такие, как они».

— Наивные или. негодяи?

— Знаешь, в чем беда современного мира? Он по-прежнему обожествляет идеи Великой Французской революции. В чем ее «великость»? Обычная кровавая бойня. Робеспьер — тот же Ленин. Лозунг: «Свобода. Равенство. Братство» очень скоро заведет нашу цивилизацию в тупик, затем — к краху.

— Не слишком ли мрачно?

— Мрачно. Но так и происходит, — Алевтина затушила сигарету, откинулась на подушку и резко проговорила.

— Люди проклинают рыночную модель с ее кризисами, безработицей, но никогда не откажутся от нее. Она нужна власти и потому населению внушают: «Система может быть и плоха, но лучше ее нет». А чтобы те не роптали, не искали «пути к счастью», создают разные извращения типа Советов или Рейха. Либо одно зло, либо другое. Ну, что выбираешь?

— Успокоила, — грустно усмехнулся Александр. — Выходит полный тупик?

— Каково сознание народа, таковы и его перспективы. Мы, русские, тоже не хотим жить по законам предков. Подавай западный путь.

Черкасова достала новую сигарету, Александр заметил:

— Много куришь.

— Знаю, к добру не приведет. Хочу поделиться с тобой идеей романа. Чему удивляешься? Я уже поработала в журналистике, могу попробовать себя на поприще романиста?

— Поделись!

— Это фантастика. Представь себе: далекое будущее, колониальный мир рухнул, и его представители, томимые бедностью и бесправием, устремились в демократическую Европу. Европейцы с удовольствием принимают их. Одним нужна дешевая рабочая сила, другие — из традиционного либерализма и идей равенства, а кое-кто из власть держащих использует их как устрашающую силу в борьбе с оппонентами — профсоюзами и прочим. Постепенно мигранты заполоняют новые пространства, смелеют, наглеют, начинают устанавливать собственные правила жизни для самих европейцев.

В городах строят свои храмы, на женщин надевают паранджу. Белые сопротивляются, но как-то слабо, безвольно. К тому же принимаются новые законы, карающие за разжигание расизма, мигранта не тронь! В конце концов, мигранты становятся господами, священными коровами. И, что самое поразительное, коренное население начинает принимать это как данность. Что скажешь?

— Дерзай. Только. любая фантастика хоть как-то связана с реальностью. А того, о чем ты хочешь написать, не будет никогда. Такого просто не может быть.

Итак, он стоял перед штаб-квартирой коммунистов. Конечно, надо скорее уходить отсюда, но неожиданно у Александра вспыхнул горячий интерес к наследникам тех, кто лишил его родины. Поговорить с ними, понять их дьявольские мысли. Понять, почему они такие?!

Но у него много своих проблем. Надо срочно поделиться с Алевтиной последними новостями, рассказать о странной связи Федоровской с Варварой, главное — о преследователе. Не рано ли покидать «убежище», что, если плешивый недалеко?

«У меня есть время», — сказал себе Горчаков, постучал в дверь, вошел.

И сразу ощутил себя в логове зверя. Взгляд остановился на огромном портрете. косматого, клыкастого, готового тебя растерзать, чудовища. Вокруг него прыгал и веселился знакомый карлик. Он оглушительно кричал: «Я пришел! Пришел!»

Горчакова окружил туман, из которого его вывел новый окрик:

— Товарищ, в чем дело?

Александр мгновенно отрезвел, он увидел, что клыкастое чудовище на самом деле оказалось Карлом Марксом. А карлик превратился в молодого веселого белобрысого парня.

Парень широко улыбнулся и добавил:

— Вы к нам?

— Я из «Оскольских вестей». Горчаков Александр Николаевич.

— Знаю, знаю. Не шибко ваша газета жалует нас, коммунистов. Ну да не страшно. Проходите, посмотрите на наше житье-бытье.

Несколько небольших комнат, на столах — кипа литературы, кроме Маркса со стен ласково «поглядывали» другие вожди революции — как живые, так и почившие: Ленин, Дзержинский, Сталин. Несколько парней и девушек о чем-то увлеченно спорили. Из соседней комнаты раздался назидательный голос докладчика: ясно, там — партийная учеба.

— Вот так и живем, дружно и весело, — с той же радостной улыбкой на лице сообщил светловолосый парень. — Кусок социализма на оскольской земле. Точно в подтверждение его слов, назидательный голос перестал вещать, его сменил Интернационал. Светловолосый парень присоединился к хору, и прекрасным баритоном допел коммунистический гимн до конца.

— А теперь я вас слушаю. Зовут меня Андрей Коровин.

— Не родственник знаменитого купца Ивана Иннокентьевича?

— Дед мой, — нехотя ответил молодой человек.

— И с такой родословной вы. здесь?

— Дед мой эксплуататор. Знаете, что сделаю первым делом, когда мы придем к власти: реквизирую у него награбленное в пользу революции и бедных.

Горчаков не успел ничего ответить, потому что грянула новая песня: «Веди, Буденный, нас смелее в бой». Пришлось снова дожидаться, пока Андрей ее пропоет.

— Надеюсь, больше нас ничто не отвлечет? — спросил Александр. — Песен уже не будет?

— Нет, нет, — успокоил его Андрей. — Еще только «Белая армия, черный барон» и «По долинам и по взгорьям». «Лениниану» мы поем завтра.

— Я пытаюсь понять, против чего вы выступаете? Перед тем, как оказаться у вас, зашел я на ярмарку. Изобилие по смешным ценам! А в СССР? Голод, везде, кроме Москвы и Ленинграда, карточная система.

— А сами вы бывали в СССР? — быстро спросил Андрей.

— Бывал, — соврал Горчаков.

— И ничего не поняли. Знаете почему? Вы отравлены буржуазной идеологией потребительства.

Александр ошалело уставился на собеседника, он не мог уловить взаимосвязь между оскольской ярмаркой и идеологией потребительства. Андрей разъяснил:

— Даже умирающий от голода там гораздо счастливее жрущего в три глотки здесь. Не пытайтесь понять это сейчас, нужно пожить в СССР, тогда все станет ясно.

— Ясно — что?

— Человек посвящает себя великой идее — освобождению от оков эксплуатации. Он терпит лишения год, два, целую жизнь, кладет голову на плаху — и все для того, чтобы его мечта осуществилась. Чтобы каждый дышал свободно.

— Но я вроде бы дышу свободно.

— Это вам только кажется, — убежденно заявил Андрей.

— Вы не живете, а прозябаете под властью капитала, который затуманивает вам мозги сказками о красивой жизни.

— Российская Империя за короткий срок вошла в число процветающих стран. Конечно, у нас есть несчастные и обездоленные, но где их нет?

— Мы все здесь обездоленные: и тот, кто трудится на хозяина, и сам хозяин, потому что над ним — другой, более крупный. А в СССР все — как одна семья. Во имя этой семьи люди работают и умирают. Вот и ответ: почему умирая от голода, они счастливы. Они отдают собственные жизни единой семье.

— Но человеку невозможно породниться с целым миром.

— Возможно! И мы заставим его это сделать!

Глаза молодого человека вспыхнули фанатичным блеском, казалось, он уже готов броситься на штурм существующих устоев общества. Горчаков с любопытством спросил:

— И вы надеетесь получить поддержку у населения?

— Обязательно!

Ответ прозвучал настолько уверенно, что Горчаков оторопел. «Неужели такое случится?»

Не было больше сытых людей на ярмарке, равнодушно взирающих на царящее вокруг изобилие, зазывающей в магазин модной одежды пышногрудой девушки, веселых продавцов. Вместо них — голодная толпа в униформе; она идет строем, поет революционные песни, славит собственных мучителей. Во главе колонны. конечно же, карлик. Нет, Империя этих дьяволов отвергнет!