Оба назвали себя, но имена и отчества были простые, памяти не за что зацепиться, и Леонид Петрович тут же их и позабыл. Но они-то его имя твердо запомнили, сразу же к нему по имени-отчеству и обратились:

– Леонид Петрович! – это тот, в кожаном жилете. Он ловкий был, весь подобранный, от избытка энергии не стоял на месте, а пританцовывал, как спортсмен перед стартом. И лицо без жиринки, щеки впалые, взгляд наглый, глаза холодные. Такой взгляд, наглый и холодный, Леониду Петровичу довелось встречать в своей жизни дважды. Первый раз – у эстонского уголовника, промышлявшего разбоем, Леви Липпу, который покончил с неправедной жизнью, стал русским писателем Ахто Леви. Он прославился автобиографической повестью «Записки Серого волка». Леонид Петрович был с ним в дружеских отношениях, но этот холодный и наглый взгляд как бы останавливал, препятствовал сближению.

Второй раз ему послал такой взгляд с киноэкрана Василий Макарович Шукшин, но не сам Шукшин, а герой, которого он играл. «Откинувшийся с зоны уголовник расположился, не снимая обуви, на диванчике, на чистом покрывале в квартире зависимого официанта.

Леонид Петрович поразился еще тогда актерскому перевоплощению. И вот теперь натолкнулся на такой, внушающий неприятные чувства взгляд в третий раз.

Причем все трое, заметил наблюдательный, когда не надо, Леонид Петрович, были людьми одинаковой комплекции и одинаковой повадки и, оказавшись рядом, легко бы сошли за братьев…

– Леонид Петрович, – спрашивал между тем человек в жилетке, – а скажите, нет ли у вас знакомых среди нашего начальства или среди начальства в прокуратуре?

– Да нет, – пожал плечами Леонид Петрович, – я сам по себе.

Второй собеседник Леонида Петровича был мужчиной рыхлым, одет был в футболку синего цвета с каким-то замысловатым символом на животе.

Первый достал из жилетки сигареты, предложил Леониду Петровичу, тот не отказался. Ловко выдернул сигаретку из пачки губами, утвердил ее в углу рта с помощью одного только языка. Как, прямо, фокусник. Щелкнул зажигалкой. А рыхлый человек отвинтил крышечку полиэтиленовой бутылки и отхлебнул минералочки.

– Ну ладно, – выпустив дым колечками, – сказал первый, – может быть, у вас будут какие-либо предложения? Мы рассмотрим.

Второй собеседник отхлебнул водички и подтвердил:

– Да-да, рассмотрим. Вернее так: передадим ваши инициативы тем, кто принимает решение.

Соблазн. Соблазн, соблазн.

Утраченная в одночасье квартира для Марининых родителей стала вновь дразняще проявляться едва уловимыми контурами.

Дать?!

Сколько?!!

И Леонид Петрович сказал, не выдавая волнения:

– Думаю, немножко.

Собеседники кивнули.

Деньги кое-какие, конечно, крутились в обороте. Изъять? Но только после возврата всей «левоты»? И вот она, однокомнатная. Ну вычтем из нее санузел, черт с ним, заработаем еще на ванну с унитазом!

Стоп.

Ну – простой, ну – доверчивый, ну – наивный Леонид Петрович. Но не дурачок же! И ему ведь ничего конкретно не обещают. И взгляд этот, холодный и наглый. И здравая мысль наконец-то прорезалась: обманут!

Он спросил:

– А что вы можете пообещать?

Ответ был уклончив:

– Там видно будет!

Вот.

Акция-то планировалась давно, стало быть, работала система. Телевидение не запихнешь в задний карман брюк. Сегодня же будет в эфире. Как это все прикрыть в таком варианте? Возможно ли? Да нет, вряд ли.

И хитрый Леонид Петрович, чтобы не сердить фискальные органы, произнес озабоченно:

– Я смогу располагать двумя тысячами долларов…

Хотя возможности его на самом деле были пошире.

Собеседники закивали головами:

– Вас поняли, вас поняли.

И когда все трое вышли из теневого укрытия, тот, что был в жилетке, почему-то сказал:

– Не волнуйтесь, ничего страшного.

Но Леонид Петрович уже и не волновался.

На клуб Манька теперь не ходила. Она была девушкой неробкой, тут нечего и сомневаться. Но как появиться в знакомой стае, сменив хозяина? Да и зачем? Работы хватало и на огромном складе Вовы Блинова. Потому что Инна покинула дом своего мужа и отбыла в неизвестном направлении.

С утра к складу начинали подъезжать машины. Манька звонила Толику, Толик собирал свою компашку – таких же, как он, ребятишек, оставшихся коротать жаркое лето в Москве. Ребятки работали бравенько, бегом, таскали по две, три, а кто постарше – и по четыре пачки. В короткие перерывы Манька кормила их бутербродами и поила колой, а к концу дня каждый получал зарплату: младшие по тридцать, старшие – по полтиннику. Так что Манька была занята целый день, и времени на размышления об изломе жизни у нее не было. Да и не любила копаться в себе, никогда и не копалась – действовала по зову авантюрного характера, не оглядываясь.

Но книжного клуба Маньке не хватало. Не хватало компании равных или ниже стоящих по положению женщин, охранников с их нахальными шуточками, людского водоворота, который создавал густую атмосферу, настоянную на любопытстве друг к другу, рабочем веселье и духе стяжательства. И всем до всех было дело. Кто в чем пришел, у кого какая прическа, у кого какой макияж. Манька знала, что она первая на клубе модница, «мисс Книжный Клуб», знала и знала, дышала этим, как воздухом, а воздуха ведь и не замечаешь. Да, не замечаешь, но когда его становится мало, человек задыхается.

А однажды возле клуба она встретила Лешку. Нет, на клуб Манька идти не собиралась. Она сидела в «Газели» и слушала музыку. Пела, кажется, Мирей Матье. Потом выяснилось, что это наша отечественная звезда Лада Дэне.

– Как странно, – пожала узкими плечиками Манька, – я думала, что Мирей Матье, а оказалось – Лада Дэне. Значит, голос Лады Дэне похож на голос Мирей Матье – догадалась сообразительная Манька, и обрадовалась своей сообразительности, и мысленно поставила себе пятерку.

Тут рядом с «Газелью» с ходу приткнулся к тротуару знакомый до боли «Москвич». Лешка выскочил из машины веселый, улыбнулся, сверкая фиксой, открыл Манькину дверь. «Привет, – сказал, – привет, Маня».

– Привет, – прошептала Манька, избегая шального Лешкиного взгляда, – привет, Леша.

А сердце застучало, как барабан на пионерской линейке, запрыгало зайцем – к чему бы это, да и зачем? Ни к чему, конечно, и незачем, просто встреча с недавним прошлым всегда вызывает волнения, независимо от того, где хорошо и где плохо.

Лешка закурил, смотрел некоторое время на Маньку сквозь сизый дымок, остановившийся в летнем воздухе, улыбнулся еще шире и сказал:

– Дура ты, дура. Я бы тебе тоже джип купил после сезона.

Сел в машину и уехал.

Ах-ах.

Небось, если бы Манька не прикатила к нему в Москву на свой страх и риск, он бы про нее и не вспомнил. А вот Вова Блинов сам ее добивался, ни с чем и ни с кем не считаясь, шел напролом, стремился к Маньке всей своей большой душой и огромным телом. И эта мощная тяга не могла не вызвать ответного чувства. И это чувство, охотно преображающееся в страсть, с особой силой вспыхивало именно в джипе, где в связи с ограниченностью пространства Маньке приходилось ползать по Вове, как змее по горе, приноравливаясь к нему причудливым образом, и ее это возбуждало, а о нем не приходится и говорить. «Сексомобиль» – даже и не скажешь, кто из них придумал это название престижному внедорожнику. Может быть, оба одновременно и придумали.

А осенью, когда окончится сезон, джипу предстояло въехать в тихий и сонный город «Братство» и торжественно прокатиться по изумленным улочкам частного сектора, имея за рулем Маньку – победительницу жизни.

Вот так.

«Ничего страшного» – это была дежурная фраза у оперативников. Она отскакивала у них от зубов по любому поводу, нужно и не нужно.

Был уже поздний вечер, вся команда роилась в кабинете старшего следователя УБЭП Ивана Евграфовича, куда доставили Леонида Петровича. Шли следственные действия, их бюрократическая часть.

– Я здесь исправил в протоколе, – сказал Леонид Петрович, – зачеркнул и сверху надписал, как правильно. Ничего?