А на обратном пути заважничал: не стал цепляться за Леонида Петровича, заложил руки за спину и шел враскачку, ни дать ни взять – мастер после работы.

Возле самого дома Глебушка вдруг ойкнул:

– Папа приехал!

И припустил к черной машине с тонированными стеклами.

Машина стояла не у самого подъезда – поодаль, у бровки дорожки, пересекавшей газон. Мужчина в защитных очках через окно водительской двери разговаривал с маленькой бабушкой. Увидев бегущих сыновей, открыл заднюю дверь. Мальчишки вскарабкались на сиденье сноровисто и деловито. Отец повез их кататься. Леонид Петрович знал, что через полчаса «БМВ» подъедет к дому, выпустит ребятишек и умчится, чтобы появиться нескоро и ненадолго. Да, мальчики получали отца редко и небольшими порциями. Мать же их не появлялась совсем. Леонид Петрович даже не пытался разгадать тайну странного семейства. Время на дворе стояло такое, что могло быть все: от семейной драмы до криминальной истории. А к детям – привязался. От общения с ними делалось легко, как после теплого душа.

Леонид Петрович заложил страницу обрывком пластмассовой тесьмы, которой стягивают книжные пачки, и вернулся к началу книги. Что-то зацепило там его внимание и мешало продвигаться дальше по увлекательному сюжету. Ага, вот: «Надобно сказать, что у человека моего положения (это говорит дворецкий великого князя) с обращением на “вы” и на “ты” отношения особенные, потому что и статус у нас, дворцовых служителей, особенный. Трудно растолковать, как это получается, но от одних людей оскорбительно обращение на “ты”, а от других обидно услышать “вы”. Попробую объяснить. Обращение “ты” я сношу только от августейших особ. Нет, не сношу, а почитаю за привилегию и особое отличие. Я был бы просто убит, если бы Георгий Александрович, ее высочество или кто-нибудь из их детей, хоть бы и самых младших, вдруг сказал мне “вы”.

Третьего года у меня вышло разногласие с Екатериной Иоанновной по поводу одной горничной, которую несправедливо обвинили в легкомыслии. Я проявил твердость, настоял на своем, и великая княгиня, обидевшись, целую неделю мне “выкала”. Я очень страдал, осунулся, по ночам не мог спать. Потом мы, конечно, объяснились. Екатерина Иоанновна с присущим ей великодушием признала свою неправоту, я тоже повинился и был допущен к руке, а она поцеловала меня в лоб…»

Как странно… Система отношений остается неизменной – будь то царский двор начала XX века или Советская Армия шестидесятых годов. Ни страшные войны, ни революция с перетасовкой сословий ничего в этом смысле не изменили. Зыбкий баланс между фамильярностью и благорасположением сохранялся везде, где существовали субординация и официальный свод правил.

Леонид Петрович совершенно естественно говорил своим подчиненным «ты». И только в случае конфликта, натянутости и т. д. переходил на «вы»: «Товарищ старшина первой статьи! Приказываю вам…» Но это случалось редко, очень редко. Он ладил с матросами, любил их, а многих и уважал.

Однажды старпом эскадренного миноносца, где служил Леонид Петрович, стал настаивать на переходе на «ты». То есть сверху-то вниз и раньше было «ты». А снизу вверх Леонид Петрович старпому «выкал». Дело было за водкой. Старпом настоял на брудершафте. Выпили, сплетя руки, поцеловались и, упершись по эстонскому обычаю лбами, сказали друг другу: «ты баран» и «ты свинья». Но это ничего не изменило. Не говоря уж о том, чтобы – на людях, но и наедине Леонид Петрович не мог, обращаясь к старпому, выдавить из себя «ты».

Через некоторое время Леонид Петрович получил небольшое повышение: его назначили в штаб дивизиона. Старпому он больше не подчинялся, и легко перешел с ним на «ты» – уже безо всякого брудершафта.

Однако же следовало вернуться к сюжету увлекательной книги, написанной к тому же отменным языком, стилизованным под время, и к самому повествователю – высокопоставленному лакею в третьем поколении.

Еще не грянула Первая мировая, еще не реет подобный черной молнии буревестник, предвещая переворот державы с ног на голову, еще далека-далека Великая Отечественная – грандиознейшая по убою людей война.

Москва готовится к коронации последнего, как выяснится много позже, российского императора.

Ах, коронация, коронация, величайшее национальное событие с ритуалами, протоколом, реакцией европейских, да и азиатских монарших домов, с могучим народным гуляньем за казенный счет, которое обернется трагической давкой на Ходынском поле.

Но пока ничто не предвещает беды, имеют место заботы только организационного плана. И вдруг – нате вам! Злодеи похищают августейшего мальчика, царевича Михаила Георгиевича, которого двор ласково называет Микой. И требуют в подброшенном письме немыслимый выкуп – величайший российский алмаз под названием «Орлов», который должен демонстрироваться миру при коронации. Что делать?!!

Уф.

– Ну и что тут интересного? – пожмет плечами осведомленный читатель. – Читает человек «Коронацию» Бориса Акунина, одну из десятка книг о благородном сыщике Эрасте Фандорине. Кто их не читал? Разве что ленивый и нелюбопытный.

– Да, – поспешим согласиться. – Сам по себе факт чтения мало примечателен.

Примечательно другое: где происходит общение с книгой и при каких обстоятельствах. Ведь не в постели при свете ночника погружался Леонид Петрович в художественный текст, не за письменным столом и не в метро, держась одной рукой за верхний поручень, а в совершенно неожиданной обстановке – сидя на четырех пачках «Истории» Данилова, притулившись к внутренней стенке собственного гаражного бокса, превращенного в склад. В то время как шестеро сотрудников УБЭПа записывают в акт и грузят в двадцатитонный контейнер содержимое этого склада, накопленное к сезону, который начался так неудачно для Леонида Петровича.

Не находя нужным демонстрировать свое потрясение несочувствующим людям и понимая, что ничего не может изменить, Леонид Петрович счел за благо уйти мыслями в иной, созданный писателем мир и, оставив свои проблемы, погрузился в проблемы царского двора накануне коронации Николая II – спасибо господину Акунину за живость и убедительность повествования. Вот она, хотя бы и утилитарная, польза от чтения художественной литературы!

Ура.

Взяли-то Леонида Петровича голыми руками и безо всякого затруднения.

Эх, Леонид Петрович, Леонид Петрович! Бывалый моряк и опытный, как сам о себе думал, бизнесмен! Да еще писатель, то есть человек, по определению наделенный наблюдательностью и фантазией, и психолог, обязательно психолог, что за писатель без психологии!

А вот поди ж ты! Обманули оперативники, как обыкновенного простачка.

Подошли даже не к торговой точке – остановили на лестнице, когда Леонид Петрович бежал за чем-то срочным на склад.

– Здрасте, мы из Калининграда, – сказал высокий скромный юноша, – нам вот закупиться надо, хотели с вами поговорить.

– Сейчас, я мигом, – обрадовался предприимчивый Леонид Петрович, – стойте здесь, никуда не уходите. И они остались ждать, этот узкокостный с длинным носом и узкими губами и второй – могучий, широкий, с круглым лицом и светлыми волосами вразлет, как у артиста Харатьяна. И когда Леонид Петрович к ним вернулся, представились, обменявшись рукопожатиями. Худенький назвался Денисом, светловолосый же оказался татарином Багаутдином. Как потом оказалось, они назвали свои истинные имена, да им и незачем было придумывать другие.

– Мы вот в Калининграде решили заняться книжным бизнесом, – сообщили молодые люди, – приехали со списком учебников, вот список… Вы цены проставьте, мы обдумаем. У нас тут тысяч на сто.

Сезон, конечно, уже начался, и точка Марины и Леонида Петровича делала немалые обороты. Но сто тысяч за один раз – это было неплохо, совсем неплохо. Леонид Петрович взял список, ему услужливо подали ручку, и он проставил цены.

– Цены не высокие, – одобрили Денис и Богаутдин.

– Стараемся, – обрадовался простодушный Леонид Петрович.

В списке значилась одна «левота». Даже при невысоких отпускных ценах прибыль получалась вполне достойная.