Я осеклась. Проклятье! – я сболтнула лишнее. Ведь я по идее не должна и понимать, о чем идет речь.
Отец все понял. Веки его на миг опустились, и он покачал головой. Но я не верила, что его это так потрясло. Мой отец, человек, о котором поговаривали, что именно он нанял людей убить на охоте своего брата-короля и ослепил, а потом сгноил в тюрьме другого брата, не вызывал моего доверия, когда ужасался, проведав, что и во мне течет его кровь, а значит, я не остановлюсь ни перед чем.
Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно:
– Да, ты на многое способна. Но неужели же ты до сих пор не поняла, что твой муж тебе не по зубам? Ты давным-давно проиграла свою войну против Эдгара.
Я не желала это слушать. Поэтому попросту спросила, что он решил.
– Эдгар Норфолкский уже отправил доверенных лиц в Рим и заручился поддержкой прежних собратьев по ордену Храма. Я мог бы наказать его за самоуправство, лишить титула и посадить в застенок…
Я даже подалась вперед. О, если бы отец так и поступил! Тогда бы я осталась графиней Норфолка, вернулась в Дэнло и сделала то, чего желала больше всего на свете – разделалась с этой тварью из фэнов.
– …Но я не трону твоего мужа.
Я едва не задохнулась, и мне понадобилась вся выдержка, чтобы выслушать его доводы.
Оказывается, то, что король даровал саксу графский титул, расположило к короне саксонских подданных. Но сверх того – Эдгар справляется с возложенными на него обязанностями с блеском: усмирил самое беспокойное графство, в казну без задержек поступают подати, а теперь он привел на смотр превосходное ополчение, обученное и экипированное, что сейчас как никогда кстати.
Отец поднялся и заходил от стены к стене. В свои шестьдесят семь лет Генрих Боклерк выглядел еще бодро, однако я внезапно заметила, что он начал старчески сутулиться. Но что мне за дело до его здоровья, если я не получу от него поддержки? Будь на его месте кто угодно другой – Матильда, Роберт или даже Теобальд, – они бы не позволили так обращаться со мной какому-то саксу. И впервые у меня мелькнула мысль, что Лев Справедливости слишком зажился на этом свете.
– Для всех ты по-прежнему останешься графиней Норфолк, – продолжал король. – Сможешь вернуться в Дэнло и расположиться в любом из королевских замков, когда пожелаешь. С тобой по-прежнему останется твое приданое – пять тысяч фунтов, а этого достаточно, чтобы ты не ограничивала себя в расходах. Между прочим, Эдгар за эти годы приумножил твое состояние и вышлет тебе столько, сколько тебе потребуется. Разумеется, вы не сможете и дальше жить как супруги, но этот статус сохранится за вами, и возможно, со временем вы научитесь ладить. Это все, к чему мы пришли с твоим мужем.
– А развод?
Король сардонически усмехнулся.
– Это долгая, бесконечно долгая процедура. И длиться она может вечно. Даже вмешательство гроссмейстера тамплиеров вряд ли ее ускорит.
Из его дальнейших пояснений я узнала, что в Риме смута и раскол, и фактически у нас не один, а сразу два Папы. О да – и Анаклит II, и Иннокентий II избраны законным образом, но разными группами кардиналов и иных высших духовных особ, не сумевших договориться между собой. Между Папами идет война, положение обоих неустойчиво, и ни один из них при таких обстоятельствах не пожелает ввязываться в столь щекотливое и спорное дело, как развод. А поскольку никто не знает, сколько продлится двоевластие на Святейшем Престоле, мне еще долго придется оставаться законной женой Эдгара Армстронга.
– Скорее наступит второе пришествие, чем ты станешь разведенной женщиной, – подвел итог отец.
– А что станут болтать обо мне? Как быть с моим именем?
– Повторяю: ты – графиня Норфолкская. Поверь, не многие заплачут о твоей судьбе.
Это и был тот компромисс, о котором говорил Роберт Глочестер.
Что ж, обдумав все, я могла и принять его. И когда в тот же вечер мне пришлось присутствовать на пиру вместе с Эдгаром, я ничем не выдала своих чувств. Мы сидели рядом, спокойные и молчаливые, стараясь не встречаться взглядами. И только покидая пиршественный зал, я велела Эдгару прислать мою самку кречета.
– Куда мне ее доставить? – осведомился он.
У меня вся кровь бросилась в лицо. Куда? Этот негодяй лишил меня дома и теперь насмехается надо мной!
– Вам не составит труда узнать, где я нахожусь! – Мой голос походил в этот момент на свист отточенного клинка.
Мне ничего не оставалось, как упиваться обретенной свободой. У меня были средства, я обновила свой штат и гардероб, я могла останавливаться где пожелаю и встречаться с кем угодно. И тресни моя шнуровка! – я получала от этого удовольствие.
Ярмарка в Бове, крестный ход в Амьене, поездка в Париж… Я посещала все знаменитые турниры, восседая в ложах для знати в окружении свиты и поклонников. Еще совсем недавно женщин не допускали на рыцарские игрища, но теперь именно мы – прекрасные дамы – стали их главным украшением, именно нам доставалась честь награждать победителей!
Особенно много турниров проводилось в Нормандии. Ощущение надвигающейся войны с Анжу придало им наиболее острый колорит, так как каждый из турниров был своеобразным смотром сил, подготовкой к куда более серьезным схваткам. К тому же именно там, где происходили рыцарские игрища, собиралось много народа и мне было на что отвлечься, чтобы не сосредоточиваться на своих проблемах. И я с интересом следила за изменениями в модах и нравах, знакомилась с новыми людьми, изучала последние новшества. Так появилась и быстро распространилась вывезенная с Востока мода на гербы с изображением всевозможных знаков – вздыбленных львов, оскаленных драконов, рук с мечами, солнц, орлов, всевозможного рода фруктов. И я, как жена графа Норфолка, украсила туники своей свиты гербом Армстронгов – головой коня, как дочь Генриха I – носила малиновые и бордовые тона – цвет его дома, как член Нормандского рода – присовокупила к своему гербу шествующих леопардов Нормандии. Я только и успевала тратить деньги, требуя новых и не получая отказа. Присланная мне самка кречета ездила в моем обозе, так как сезон охот уже прошел и у птиц было время линьки. Но мне и лучше, что она осталась невостребованной, как все, что напоминало об Эдгаре.
Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем-саксом, сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, многие даже старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.
Добавлю, что все это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. И хотя я выяснила для него, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки, но оказалось, что у милейшего тихони Стефана были и свои приверженцы в Англии. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов – Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых к тому же поддерживал французский монарх Людовик Толстый.
Их странное прозвище – Плантагенеты – произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле-Мана. Дрок по латыни – рlanta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.
В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон, который был устроен с таким великолепием, какого прежде Англия не знала. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами[104], и восхищенно замирали, распахнув рты, когда начались тьосты[105]. Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие почтительно прислушивались к моим пояснениям.