Он говорил, и голос его все время повышался. Я же слова поначалу не могла выговорить. Хотя чего ждать от человека, который всю жизнь блудил и считает, что блуд присущ всякому. Что он говорит? Гуго Бигод – да разве я бы опустилась до него? А милый толстяк Ансельм? Он был моим духовным наставником, не более того. И при чем тут епископ Хагон?

Я чувствовала себя оскорбленной до слез.

– Как вы смеете так грязно думать обо мне, отец? Клянусь своей бессмертной душой – я ни разу не изменила супружескому долгу. Вместо того чтобы утешить меня в моем несчастье, вы… вы…

Говорить я больше не могла, задыхаясь от рыданий. Отец же, несколько смягчившись, снова повторил, что во всем разберется сам, когда приедет граф Норфолк.

Я сказала, что всецело полагаюсь на его мудрость и справедливость, но в ходе этого разбирательства следовало бы учесть и то обстоятельство, что столь высоко ценимый им граф Норфолк – негодяй. И выложила свой главный козырь: поведала, как Эдгар, презрев королевское повеление, принимал у себя человека, которого он, Генрих Боклерк, объявил своим личным врагом. Этого человека зовут Гай де Шампер.

Прежде при одном упоминании этого имени король менялся в лице. Но сейчас просто нахмурился и пожевал губу.

– Гм, Гай де Шампер… Некогда я торжественно поклялся сделать все возможное, чтобы изловить и достойно покарать этого любовника Матильды. Но теперь… Жоффруа Анжуйский доказал, что недостоин тех усилий, которые я прилагал, оберегая его честь. Тебе известно, что мы на грани войны с Анжу? И заискивать перед Жоффруа, казнив его недруга или даже покарав того, кто помогал де Шамперу, сейчас вовсе не время.

И великий король Генрих, как самый обычный простолюдин, стал жаловаться на нелады в семье, бранить последними словами Матильду и зятя, сокрушаться по поводу обманутых надежд. А я кусала губы, сожалея, что снова промахнулась. То, что еще несколько месяцев назад могло погубить Эдгара, ныне стало обычной сплетней.

Что мне оставалось? Я тихо жила при дворе и ждала, когда начнется смотр войск, на который прибудет мой муж. И тогда отец, ради сохранения спокойствия и чести семьи, тем или иным образом принудит его восстановить супружеские отношения со мной. Или их видимость. Как мы с Эдгаром сможем жить после этого – другой вопрос. Я еще не забыла той ненависти, которая горела в его глазах. С другой стороны… Смогли же поладить между собой Матильда и граф Анжуйский. И говорят, сестра снова ждет ребенка.

Странное дело, но при дворе в том тревожном году едва ли не в каждой знатной семье ждали прибавления. Явился мой брат Роберт, порадовав короля известием, что леди Мабель в тягости. Стефан буквально ликовал от того, что Мод снова ждет ребенка. Даже унылый Суррей пожаловался мне, что его супруга вновь понесла. В семьях графа Эссекского, графа де Мелан, Лестера, в семье моего брата Корнуолла – везде ожидали наследников. Воистину я бы не удивилась, если бы и королева Аделиза вдруг понесла. Особенно когда вернется из Норфолка, где так приятно проводит время с влюбленным д’Обиньи.

И только я не принадлежала к сонму этих плодовитых леди. И это как бы превращало меня в женщину с тем самым изъяном, который может стать поводом для развода.

Я обратилась к ученым мужам и духовным особам, и те несколько успокоили меня, сославшись на тексты из Библии: «Что Бог сочетал, того да не разлучит человек», а также: «Кто разводится с женой и женится на другой – прелюбодействует; и всякий женящийся на разведенной с мужем – прелюбодействует». Так-то оно так, но ведь Папа порой все же давал разрешения на развод! Но мне отвечали, опять же ссылаясь на Библию – Господь расторг брак между Агарью и Авраамом и дал Моисею предписание о разводе. Полная непоследовательность!

Тогда я сама пустилась в теологические изыскания – со стороны это смахивало на приступ внезапного благочестия. Такой смиренной и погруженной в себя меня при дворе еще не видывали. Однако слухи о моем разводе уже начали передаваться из уст в уста – я это знала доподлинно. Возможно, поэтому я и оказалась в одиночестве, старые знакомцы и поклонники словно избегали меня.

Даже верный Гуго держался поодаль, так как рассчитывал сменить отца на должности стюарда двора, и скандалы ему были сейчас совершенно ни к чему. Я же, в свою очередь, избегала его, памятуя, как расценил нашу дружбу мой отец.

Только мой брат Роберт Глочестер оставался со мною неизменно дружелюбен и приветлив, частенько наносил мне визиты и делился новостями. В беседах мы не раз касались весьма щекотливых тем, и в частности того, что именно он, Роберт, старший и любимый сын короля, мог стать куда более достойным наследником трона, чем непокорная Матильда или ко всему безразличный Теобальд. Я с готовностью поддерживала брата в этих мыслях и советовала держаться поближе к отцу. Ведь при дворе поговаривали, что король Генрих, утомившись распрями, может вернуть силу старому закону, по которому еще со времен Роллона Нормандского[103] трон оставляли побочным сыновьям. При этих словах глаза Роберта загорались, как плошки. Ах, до чего же было бы славно, если бы он и впрямь стал наследником престола!

Я настолько увлеклась политикой, что прозевала момент, когда в Нормандию прибыл Эдгар, и весть об этом привела меня в замешательство. Я затворилась в своей башне и то плакала, то начинала молиться, то жестоко мучила прислужниц.

Зная день и час, когда король намеревался принять Эдгара, я все же отправилась ко двору, и когда их беседа в отдаленном покое затянулась, упросила Роберта выяснить, о чем они толкуют.

Он вернулся оживленным, но, встретив мой затравленный взгляд, смешался.

– Прости, Бэртрада, но король и твой супруг беседовали о совершенно несущественных вещах. Тебе известно, что оба они знатоки соколиной охоты, и речь шла исключительно о достоинствах птиц. Я и твой муж придерживаемся мнения, что лучше всего работают птицы, пойманные взрослыми и натасканные для охоты – они и сильнее, и смекалистее. Король же предпочитает соколов, добытых птенцами и сызмальства обучавшихся в соколятнях. Он доказывал нам…

Он осекся, когда я дико завизжала. Они что, все трое договорились извести меня? Меня обуяла дикая ярость, и, сорвав с кросен неоконченный гобелен, я стала лупить им Роберта, визжать и ругаться.

Насилу ему удалось меня утихомирить.

– Возьми себя в руки, Бэрт. Ты должна понять, что отцу сейчас необходима поддержка столь сильного вассала, каким стал граф Норфолк.

– А как же я? Он что, готов пожертвовать мною ради Эдгара?

– Об этом ты сама потолкуй с ним. Король примет тебя завтра сразу после утренней мессы. Думаю, он нашел некий компромисс и не даст тебя в обиду.

Никакого компромисса тут быть не должно. Король – мой отец и обязан отстаивать мою честь и мои интересы.

Отправляясь к королю, я оделась во все белое. Белое блио, белый плащ, белое покрывало на голове. Белый – цвет невинности, и хотя я терпеть его не могла, в этот день я должна была выглядеть невинной жертвой.

Король ждал меня в круглом башенном покое. Этот покой служил ему кабинетом, но я всегда считала это помещение мрачным и неуютным – темные грубые стены, полы из плохо отесанных гранитных плит, суровая темная мебель без украшений, и даже стоявшие на полках фолианты потемнели от времени.

Встретил меня отец не слишком любезно.

– Почему мои дочери приносят мне одни огорчения? – начал он, даже не дав мне произнести ни слова. – Словно у меня нет иных забот, как улаживать их семейные дела.

Я надменно вскинула подбородок.

– Что еще наговорил вам обо мне этот сакс?

– Достаточно для того, чтобы я понял его желание развестись с тобой. Но у тебя я спрошу только об одном: ты и впрямь покушалась на его жизнь? И впрямь нанимала людей, чтобы его схватили и убили в фэнах?

От каменного пола по ногам словно потянуло ледяным холодом. Я вздрогнула.

– Пусть попробует доказать это! Его единственный свидетель, Гай де Шампер, никогда не осмелится появиться при дворе и дать показания…