Г. Арбатов. Знамя. 1990. № 10. С. 220.
Пожалуй, особые отношения сложились у В. В. (Щербицкого) с Устиновым, творцом колоссальной «оборонки». Здесь установился несколько другой стиль отношений. Стиль, лишенный той «бюрократической тягомотины», которая столь претила В. В. Курируя проблемы оборонной промышленности Украины, Щербицкий постоянно «контачил» с Устиновым. Вероятно, они часто обменивались мнениями по широкому спектру вопросов и питали друг к другу взаимную симпатию, импонировали друг другу и по стилю работы, и по восприятию жизни.
Дмитрий Федорович, насколько мне известно, стал инициатором присвоения Щербицкому звания лауреата Ленинской премии по закрытой тематике. Уверен, что из сугубо конъюнктурных побуждений Устинов не стал бы этого делать. Не тот это был человек.
Хотя случались моменты, когда тот же Устинов действовал как истинный царедворец. Взаимная симпатия Дмитрия Федоровича и Владимира Васильевича ни для кого не была секретом, и поэтому Устинову поручали «проговорить» со Щербицким некоторые деликатные вопросы. Так, когда у Брежнева явно приключилась «звездная» болезнь, обычно Устинов звонил и «уламывал» Щербицкого, который с присущей ему прямотой выражал свое несогласие.
— Снова звонил Устинов, — с какой-то детской обидой говорил В. В. — Что мне оставалось делать? «Давай порадуем старика, дадим ему еще одну Звезду. Все проголосовали, остался один ты»… Ну что тут поделаешь? — сокрушался Щербицкий и не в последнюю очередь под давлением авторитета Устинова давал свое вымученное согласие.
В. Врублевский, с. 36.
Андрей Андреевич Громыко — фигура, конечно, неординарная, оставившая заметный след в истории нашего государства и международных отношений. Не то, чтобы он был наиболее блестящей личностью в плеяде наших наркомов и министров иностранных дел, — Чичерин, например, а в какой-то степени, возможно, и Литвинов более заслуживают такого эпитета. Но у Громыко были другие качества, позволившие ему стать тем, кем он стал: энергия, редкая работоспособность, настойчивость. С их помощью он проложил себе путь от крестьянской избы в белорусской глубинке (где родился 18/5 июля 1909 года) до высот государственного управления…
Взаимоотношения Громыко с Брежневым с самого начала сложились значительно более благоприятно, чем с его предшественником. Они и до прихода Брежнева л к руководству были на дружеской ноге. Кроме того, Брежнев, особенно в первые годы, отнюдь не претендовал на роль непререкаемого авторитета во внешней политике, охотно признавал свою неопытность в этой сфере и был всегда внимателен к мнению и советам такого опытного дипломата, как Громыко. Несмотря на различие характеров и темперамента, они чувствовали себя друг с другом хорошо и работали слаженно, хотя Брежнев, как и Хрущев, временами ворчал по поводу излишнего формализма Громыко.
Так или иначе, первое десятилетие работы с Брежневым (пока он был еще здоров и вполне работоспособен) стало, пожалуй, наиболее плодотворным периодом деятельности Громыко как министра. Брежнев, как правило, благожелательно принимал соображения Громыко и предложения МИД, а Громыко охотно поддерживал и разрабатывал идеи генсека, направленные на укрепление разрядки международной напряженности…
В конце 70-х и начале 80-х годов условия деятельности Громыко как министра иностранных дел радикально меняются. Состояние здоровья Брежнева резко ухудшается, и он постепенно фактически отстраняется от повседневного руководства делами, в том числе и внешнеполитическими, передоверяя их своему ближайшему окружению. Во внешней политике — Громыко в сотрудничестве с Андроповым и Устиновым. Андрей Андреевич Громыко стал почти полновластной фигурой в формировании внешней политики страны. Вносимые им предложения в этой области обладали почти непререкаемым авторитетом. И это положение монополиста, помноженное на изначальную склонность Громыко к бескомпромиссной жесткости и некоторому догматизму в политике (склонности, которая не уменьшалась с возрастом), начало оказывать свое весьма негативное влияние. Тем более, что в новой ситуации Громыко стал особенно ревниво и подозрительно относиться к внешнеполитическим инициативам, исходящим не из его ведомства. На этой почве у него сложились довольно натянутые отношения, например, с секретарями ЦК КПСС и аппаратом ЦК, которые занимались международными делами. Активность внешней политики СССР в этот период заметно падает. На многих направлениях эта политика забуксовала…
В общении А. А. Громыко был как бы скован, что называется, застегнут на все пуговицы. Это даже подчеркивалось внешне: обычно темно-серый костюм с темным галстуком, неизменная (даже в жаркую погоду) темно-серая шляпа с жесткими полями. Пришлось слышать о таком маленьком, но характерном эпизоде. Английский министр иностранных дел Джордж Браун, отличавшийся довольно разухабистыми манерами, предложил как-то Громыко перейти «на ты» на английский манер, то есть называть друг друга просто по имени. «Зовите меня Джо, а я Вас как?» Ответ, после некоторого смущения, был таков: «Можете называть меня Андрей Андреевич».
Л. Александров-Агентов. Международная жизнь. 1991.
№ 7. С. 114, 116, 118, 125.
Министром иностранных дел был назначен А. Громыко, проработавший на этом посту почти тридцать лет. Воспитан он был на сталинско-молотовских принципах, хотя как министр имел свою точку зрения. В этом смысле он был более гибок, чем Молотов, но эта гибкость проявлялась им довольно редко. Он мог, не моргнув глазом, десятки раз повторять в беседах или переговорах со своими иностранными коллегами одну и ту же позицию, хотя порой уже было видно, что она изжила или изживает себя. Его отличала высокая дисциплинированность: он самым точным образом выполнял инструкции Политбюро и Генерального секретаря ЦК КПСС, не позволяя себе отойти от них ни на шаг, хотя порой ситуация и могла требовать иного. Судя по всему, эта дисциплинированность и отсутствие каких-либо амбиций в отношении других постов в партийном и государственном руководстве страны и позволили ему так долго находиться на посту министра. К этому следует добавить и следующее: он обладал каким-то природным чутьем определять будущего победителя в периодических схватках за власть в советском руководстве и вовремя становиться на его сторону. Разумеется, его высокий профессионализм никем не ставился под сомнение…
В сущности же в проведении самой внешней политики он (Брежнев) фактически полагался до конца своих дней на Громыко. Последний был для него, пожалуй, как Даллес для Эйзенхауэра, хотя наш министр старался не особенно подчеркивать свою главенствующую роль в этих делах среди своих коллег по Политбюро. Громыко оставался дипломатом и в высших эшелонах власти, что лишь усиливало общее признание его особой роли во внешней политике…
В целом же Громыко оказывал на Брежнева позитивное влияние. Будучи умным человеком, он умело поддерживал у Брежнева стремление к стабильной внешней политике без эмоциональных срывов, присущих Хрущеву. Можно не соглашаться с некоторыми его взглядами, но надо отдать должное: Громыко всегда был последователен и предсказуем в своей политике.
А. Добрынин, с. 24, 122.
Мы находились в небольшой комнате президентского дворца, в которой Хрущеву и всей делегации докладывался вопрос о Договоре, заключаемом между СССР и Чехословакией. Хрущев вместе с Андроповым восседал на таком дворцовом, в стиле ампир, диванчике в любимой позе, сложив руки на животе и поигрывая пальцами. Громыко сидел напротив в кресле, я где-то сбоку. Громыко читал проект Договора, который держал перед его глазами один из заведующих отделом МИД. Договор представлял собой довольно большой по размеру фолиант, как обычно, вмонтированный в красный кожаный переплет.
И тут произошла любопытнейшая сцена. Дипломат, державший Договор перед Громыко (как будто он сам не мог этого делать), почувствовал, что Андрей Андреевич испытывает какое-то неудобство. Тогда он опустился на одно колено, чтобы тому было сподручней. Но этого оказалось мало. Тогда дипломат опустился на оба колена сбоку от кресла Громыко, осторожным движением перелистывая страницы Договора. Эта сцена не вызвала ни у кого удивления. Коленопреклоненный крупный мидовский чиновник, механически листающий Договор перед глазами у своего босса, — в этом было что-то средневековое, отвратительное.