«С моей подругой молчаливой…»
С моей подругой молчаливой
Поля Авзонии счастливой
Я в день весенний посетил:
В стране прославленных могил
Весна цвела, благоухала,
Как дух Горация светла,
Непринужденно весела
Как эпиграмма Марциала,
И муза юная моя
Сияньем солнечным пленилась.
Вернулись мы. Все тот же я;
Моя подруга — изменилась:
Ей непонятны и смешны
Туманы прежних песнопений,
Больные, трепетные сны
Забытых ею вдохновений.
«Понятен мне твой злобный крик…»
Понятен мне твой злобный крик:
Ответа ждешь ты, клеветник;
Но мы забывчивы, поэты:
Умри, мой друг Врага из Леты
Я эпиграммой не спасу.
Кого люблю, кого ревную,
Тому бессмертие дарую
И мирт невянущий несу.
ПОДРАЖАНИЕ («Фалерна темное вино…»)
Фалерна темное вино
Благоуханней в тонкой чаше.
Смотри, вот золото: оно
В моей руке ценней и краше.
Не убеждай меня, пришлец, —
То скучный труд и труд напрасный:
Пою, восторженный певец,
В прекрасном теле дух прекрасный.
С АРАБСКОГО («Огромный коршун в небе рея…»)
Огромный коршун в небе рея,
Увидит жирный труп злодея,
Слетит с пылающих высот,
Себя с находкою поздравит
И к ночи на восток направит
Отяжелевший свой полет.
СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ («Заря вечерняя зажгла…»)
Заря вечерняя зажгла
Великих риз недвижный пламень,
И человек, и зверь, и камень
Поют Создателю: хвала!..
Он опочил. Сладка дремота
И миром созданным светла
Миродержавная забота
Предвечнодумного чела.
«В звездном узоре сокрыто вселенной названье…»
В звездном узоре сокрыто вселенной названье.
Старше оно, чем звезды первозданной сиянье.
Тайнопись неба прочтет ли ученый астролог?
Беден язык человека и век наш недолог.
Но лишь блеснут в небесах сокровенные знаки,
Смертью объяты и люди, и звери, и злаки.
Воины спят, погубив неприятеля в битве.
Вор под смоковницей спить, позабыв о ловитве.
Ночью на льва нападет ли голодный ягненок?
Лев безобиден и тих и храпит как ребенок.
В келье отшельник заснул, на полу растянувшись,
Утром проснется, чуть свет, и увидит, проснувшись:
Змей ядовитый в почетном углу, под лампадой,
Мирно свернулся, дремотною скован усладой.
День настает — и до ночи сильнее закона
Правда мольбы, и борьбы, и ловитвы, и стона.
«Вечереет. Жаль былого…»
Вечереет. Жаль былого,
Жаль желтеющих цветов,
Жаль сиянья золотого
Отлетевших юных снов!
В парке робкое молчанье —
И средь этой тишины
Горько дышать чарованья
Отзвучавшего рыданья
Умирающей весны.
«Она любила бытие…»
Она любила бытие,
Но так спокойно в нем сияла,
Как будто вовсе и не знала,
Что целый мир у ног ее.
То не было благоуханье
Или упрямство чистоты,
Но в ней таилось обаянье
Какой то высшей красоты
И, понимая искушенья
И ясной вольностью дыша,
Ни сочетанья, ни плененья
Ее не жаждала душа.
«На спящий пруд с насмешкою больною…»
И чудный сон — и тихий сон и странный…
На спящий пруд с насмешкою больною
Глядит луна с далекой высоты.
Дремотных трав ленивые листы
В тяжелом сне склонились над водою.
Чу… ветерок… Что, если смерть придет
И тонкими, изящными руками,
Незримая, меня вдруг обовьет,
К немым устам как женщина прильнет
И выпьет жизнь холодными устами?..
«Песни спеты, перепеты…»
Песни спеты, перепеты —
Сердце бедное, молчи:
Все отысканы ответы,
Все подделаны ключи;
Мы — последние поэты,
Мы — последние лучи
Догорающей в ночи,
Умирающей планеты…
После нас — ночная тьма,
Процветание науки,
Протрезвление ума,
После нас — ни грез, ни муки,
Бесконечная зима
Безразлично серой скуки.
«Я прежде был волной. Не знал я ни печали…»
Я прежде был волной. Не знал я ни печали,
Ни страсти роковой… В задумчивой ночи
Сияньем сладостным таинственно пронзали
Меня далеких звезд далекие лучи.
Я прежде был волной… В томительной пустыне,
В пылу земных страстей, охвачен суетой,
Молюсь я, как лучам целительной святыни,
Сиянью грезы золотой.