Вдруг его осенило: это был метафизический звонок в прошлое, в котором его уже нет, в котором его никогда не будет, где остались близкие люди, недосказанные слова, незавершённые любовные сюжеты. Возможно, в пересказе Марго тамошние ужасы выглядели несколько гиперреалистично, они больше выражали её собственные страхи и тревоги, вызванные какими‑то иными — не внешними, а внутренними — мотивами. Орест задумался о женщине, с которой разделил часть своей жизни, и впервые испытал чувство ответственности за то, что оставил её в одиночестве. Неожиданно его размышления были прерваны неуверенным, вкрадчивым приветствием:

— Добрый вечер! Здесь можно присесть? — спросил молодой японец.

На нём была обычная одежда: джинсы, рубашка и курточка.

— Пожалуйста!

Орест подвинулся, хотя места было предостаточно.

— Я люблю сидеть вечерами под «плакучей сакурой», — сказал незнакомец, вынимая руки из карманов. Он нервничал.

По соседству, чуть выше полицейской будки, толпились рослые угрюмые иранцы, занятые приготовлением ужина на мангалах.

— Мне тоже нравится гулять в этом парке.

Орест удивился инициативности и смелости японца. Никогда раньше он не заводил знакомств без представления. «Ах, да! Была удивительная девушка Акаси!» — вспомнилось ему.

— Почему один?

— Не знаю. Я здесь живу недавно.

— Где?

— На велосипеде минут пятнадцать отсюда. Вот даже не с кем выпить чашечку сакэ, — пожаловался Орест, быстро сообразив, что можно недурно провести время в номиясан, попьянствовать в сообществе случайного прохожего…

— Если есть желание, то давай сходим. Я знаю поблизости хорошее и недорогое заведение.

— С удовольствием!

Орест взял велосипед за руль, и они пошли. Он представлял, что вот он идет по ночному городу, а тем временем Исида ворочается в своей постели, и Марго тоже не уснёт, и что обе женщины теперь связаны незримой связью — мыслями друг о друге, мыслями о нём. Из этих сумбурных размышлений никакого путного умозаключения не получалось, поэтому он перестал думать о женщинах. Ему и в голову не приходило, что они могут быть соперницами.

— Что, станем друзьями! — предложил незнакомец.

Они познакомились.

— У меня есть мопс, его зовут Пинчон, он такой маленький, размером с книгу на восемьсот страниц. Я сочиняю про него истории, — сказал Адзари.

— Так ты писатель?

— Нет, это хобби. У нас все пишут, это такая национальная привычка. Пишут, чтобы оставить след после себя. Это неправильно. Нужно жить так, чтобы не наследить.

Они вошли в номиясан. Было многолюдно. Густой табачный запах ударил в ноздри. Им нашли свободное место за стойкой. Они заказали по бутылочке холодного сакэ и бобы на закуску. Орест не привык пить мелкими глотками.

— Ты пьёшь, как мой друг Миямори. Он полтора года жил в Алма — Ате, учился в балетной школе, а теперь даёт уроки танцев в одном клубе. Он там научился пить чашками samogon, попробовал на вкус русских девушек. У нас таких, как он, называют shibui.

— Как интересно! Ты, наверное, тоже, shibui.

Адзари смутился, его лицо расплылось в довольной улыбке. Орест знал, какого подкинуть леща. Но чтобы лесть не казалась слишком откровенной, он добавил:

— Впрочем, японские мужчины почему‑то красивей японских женщин. Наверное, вы настолько самовлюблённы, что отобрали у них всю красоту.

Адзари радостно подхватил тему, чем сильно смутил Ореста, пожалевшего, что затеял неприличный разговор. Орест даже немного оскорбился за японских женщин. И хотя Исида строго — настрого запретила ему заглядываться на уличных красавиц, он всё время старался высмотреть хоть одну из них в токийской толпе. Если на глаза попадалась красивая девушка, он искренне восхищался. Однажды преследовал девушку, пропустил свою станцию, просто сидел в поезде на линии Мару — но — ути и поглядывал исподтишка на неё, пока она не вышла. Орест тоже выскочил вслед, но — увы! Японские девушки на улице не знакомятся — при одном слове «познакомимся» девушка дала дёру…

Адзари не остался в долгу, тоже завалил Ореста горой комплиментов. Тот зарделся, опустил глаза и, соорудив таинственную ухмылку, стал разливать сакэ из запотевшей бутылочки.

— Даже щербинка не портит твою улыбку.

Адзари оглядел его лицо нескромным взглядом, как показалось Оресту.

— Тост за красоту!

— Кампай!

Молодые люди чокнулись. Разговор перешёл в литературное русло. Адзари был свободным художником, иногда по вечерам выходил в парк, брал мольберт и рисовал прохожих. Его роман оказался обыкновенными комиксами из жизни мопса по кличке Пинчон. Он тут же вынул из внутреннего кармана ручку и стал рисовать своего персонажа на салфетке. В нём узнавались черты Ореста. Высокая дама в кимоно держала на поводке собаку, которая рвалась за чьим‑то хвостом из‑за угла здания. Дама изо всех сил удерживала мопса. На здании появилась вывеска — «Дом свиданий». На следующей салфетке дама с мопсом, похожим на Ореста, вошла в этот дом. Навстречу им выбежал черный пёс. Он прижал даму к стене, стал тщательно обнюхивать её, а затем начал рвать на ней кимоно: вот уже обнажились бедра, плечи, грудь…

— Прогони пса, а то жалко девушку! — насмешливо попросил Орест, включившись в игру.

Тотчас по салфетке заковылял на толстых лапах французский бульдог с помятой, морщинистой физиономией и приплюснутым носом. Он уткнулся под хвост Пинчона, стал обнюхивать, вместо того, чтобы спасать даму. Вот они снюхались и вдвоем кинулись на черного пса, — прогнали его прочь из дома свиданий. Женщина досталась им обоим. На следующем рисунке они уже лобызались и прыгали друг на друга.

Из‑за ворота рубашки Ореста выскользнул медальон. Адзари протянул руку, положил его в ладонь, разглядывая пиктограммы. Птица, глаз, буйвол, ладья, богомол, рыба. Адзари изобразил пиктограммы в виде китайских иероглифов:

— За братьев наших меньших!

Опустошив бутылки, Адзари и Орест решили сходить в бар караокэ. Исида, бывало, устраивала вечер для двоих на пятом этаже. Она ставила лазерный диск с японскими довоенными песнями, и они напевали их вдвоём. Больше всего Оресту нравилась песня о северной заснеженной заставе. Это совместное пение сближало их сердца, как ничто другое. Держа микрофон (он левой рукой, она правой), они заливались слезами умиления. Исида грустила о своей молодости, о неразделённой любви; Орест — о своих родных местах, фурусато…

В джаз — баре «Питер Кэт» они заказали виски со льдом и песню Summertime. Орест шутил и веселился, пошёл в разнос.

— Виски и вискас, а ему педигрипал! — заказал Орест, показывая пальцем на своего спутника. — Он любит закусывать виски педигрипалом.

Официантка сначала не поняла, что хочет от неё клиент. Чем больше она переспрашивала, тем ярче становилась её улыбка. Орест, изрядно опьяневший, подхватил юную официантку и пустился в пляс, вошёл в азарт, поднял её на руки, посадил себе на плечи, затем на бёдра, жонглировал девушкой как хотел. Звучала ламбада.

Когда он стал исполнять песню Summertime в третий раз, с ним произошло что‑то невероятное. Его сознание вдруг вышло из общего процесса веселья, как будто бы удалилось прочь в монашеских одеждах. Один Орест, весёлый и открытый, сидел в обнимку с Адзари и напевал песни, попивая виски, а другой, грустный и замкнутый, бесплотный, в это же самое время блуждал среди чужих мыслей, собирая взглядом на тротуаре рекламный мусор с непристойными предложениями. В какой‑то момент он усомнился в существовании самого себя, будто был дурным вымыслом какого‑то сочинителя. Он подумал, что только со смертью в человеческую жизнь входит смысл и порядок, абсурд перестаёт быть абсурдом, случайность становится закономерностью, а фрагмент обретает завершённость. Среди этих размышлений он встретил пса Флобера. Тот радостно лобызал его в лицо горячим шершавым языком. «Втроём» они вышли на улицу. Перед глазами всё плыло в радужных красках неонового освещения: качались высотные здания; качался город, словно корабль во время волнения на море. Он вспомнил вид из окна Марго: воображаемая корабельная палуба, иллюминированная городскими огнями…