«Истинно говорю, — проносится в его голове, — я есть Побег».

Флобер подозревает Владика в лукавстве. Сафо никогда не писала этих стихов, он‑то знает! Владик, начитавшись индийского эпоса, ригвед и мандал, сочинил гимн в честь бога Агни и теперь испытывал своё сочинение на Валентине.

— Я владелец двух божественных ликов, день вчерашний и день сегодняшний, властелин тех, кто выходит из тьмы, из дома мёртвых. Приветствую вас, два сокола, восседающих в гнёздах своих, внемлющих словам того, кто закрыл своё небо хрусталём! Приветствую тебя, мой двойник, моя сокрытая душа!

Он не знает, кто произносит эти слова. Тамара Ефимовна радостно приветствует Флобера, треплет его за ухом, затем напускает на себя строгость и выговаривает за то, что бросил дом без присмотра, спрашивает, куда подевались хозяева. Она чем‑то обеспокоена, её слегка тошнит. Она поглаживает длинную, загорелую шею красивой рукой, просит Ореста принести стакан родниковой воды. На садовом столике под яблоней стоит стеклянный, запотевший кувшин с чистейшей до голубизны водой. В его гранях преломляется солнечный свет, падающий веером на стол. Орест ополаскивает стакан, наливает воды до краёв, подаёт хозяйке, говорит: «Пожалуйста!» Их пальцы соприкасаются. Стакан переходит, застыв в воздухе, из рук в руки, Тамара Ефимовна пьёт мелкими глотками, зубы ломит от холода.

— Только что принесли, наверное, — говорит она. — Вкусная!

В присутствии молодого мужчины она обретает вдохновение к жизни. Орест смотрит на её ухоженные пальцы, унизанные кольцами. Длинные ногти покрыты красным лаком. «Хищница», — думает Орест. В лице её есть что‑то орлиное: два распахнутых крыла бровей, полёт. Она смотрит свысока, но не высокомерно. Орест не знает, что она входит в роль. Ведь она актриса, а актриса должна играть везде, играть всегда, держать свои чувства под контролем, не выказывать то, что на душе. Она должна производить впечатление. Ей это чертовски удаётся!

— Завтра идём кататься на яхте, всей ватагой, — сообщает она. — В стране путчи — чё, путчи — чё, а мы на яхте разгуливать! А что! Вы согласны со мной, молодой человек? Наше дело — живое, пока партийно — номенклатурные паны грызутся из‑за советского престола.

У Тамары Ефимовны развязался язык, она говорит без умолку. Она уже догадалась, что перед ней дружок Марго, и от смущения суетится и много говорит. В её разговоре было намешено все — все — все — как в сорочьем гнезде. Но чаще всего она говорила о театре. Ведь театр — её страсть, её грех! Впрочем, пока это никого не утомляло.

— Давайте‑ка приготовим ужин для всех. Орест, помогайте мне!

Флобер покрутился между них да удалился за дом. «И Ленин такой молодой, и танки наши быстры, в коммуне остановка», — пробурчал пёс вслед за диктором радиоприёмника «Вега». Распластавшись на земле, он почему‑то вспомнил: на животе лежит Владик и чешет пальцем ноги пятку; рядом — Валентин, он провёл рукой по спине мальчика. Они загорают нагишом. Кого стесняться? Рот Владика полон стихами. «О море, колыбельную пою, приляг, бессонное, на грудь мою! Не я свивал, накручивал на локти молнии, но мгновенно обмирала речь, когда сгорал поэзии безбрежный свет, срубая головы, как меч! О море, просторна грудь моя для грусти птиц твоих — бакланов черных и рыб пугливых, как мысль моя! Не усмирял я ветра, но голос мой пел колыбельную тебе, всем телом прижимался я к волнам, ласкал…» Все эти стихи вошли в его цикл «И сны расходятся кругами». Флобер задремал, и даже Борис, который пришёл рубить дрова для бани, не тревожил его сон.

Марго прошла мимо и, услышав удары топора, вспомнила о вырубленном вишнёвом саде хэйанского аристократа Фудзивара Садаиэ. Марго представляла его в пустом дворце на окраине столицы, заваленной трупами, записывающим в дневнике китайскими знаками: «Бедняк не имеет средств купить себе другую жизнь, а его собственная жизнь такова, что о ней нет причин сожалеть. Сегодня послал слуг вскопать гряды в саду и посадить там пшеницу. Если она вырастет немного, будет, чем спасаться нам от голода в бедственные годы. И не смейтесь надо мной! Какой другой выход может найти несчастный человек?»

И, склонная к рефлексии, она подумала: «С чего это мне в голову в чудесный день приходят жуткие мысли?» Её ожидала весть о событиях на материке, в России. Предчувствие редко обманывало Марго.

Флобер истекал слюной, тягучей как сироп. Ему снилось, как он бежит по железной дороге уже пятый километр за своей хозяйкой, на плечах которой покачивается коромысло с ведрами, а через край переливается фруктовый сироп; он бежит и слизывает сладкие лужицы…

— Твоя речь входит в мои уши, как ладья в твои воды. Я затопляю землю водой, и одеянье моё совершенно. Лицо твоё подобно морде собаки, по запаху определяющей место, куда я держу путь. Я прохожу мимо рогов тех, кто готовится стать моим врагом, кто копит силы, кто лежит на животе. Я пришёл, чтобы увидеть тебя на закате, и я впитываю ветры в себя. Я не прикасался к женщине, не ел мяса и рыбы. Я чист, я очистился в своём великом двойном гнезде. Ни один член тела моего не лишён истины. Я, живущий в двух умах, собрал воедино все свои члены, о, хозяин похоронных дорог. Приветствую тебя, повелитель речи! О ты, кто пребывает в своём яйце, кто сияет ослепительным светом, поднимается над своим горизонтом, кто изрыгает изо рта пламя, чьё обличье скрыто и чьи брови подобны коромыслу Весов. Позволь приблизиться к тебе, к тому, кто обронил две капли крови из фаллоса, когда совершал самоистязание. Я есть две капли крови! Без событий и вещей не проходит и дня, всё идёт своим чередом. Время моё — в ваших телах, но обличия мои в чертогах моих. Приветствую тебя, скрывающего в себе своего путника, создателя форм бытия, совершенного писца и художника! Я пришел, как несведущий в тайнах человек, и я вознесусь к свету в обличии наделённого силой Духа, и я буду смотреть на свое воплощение, мужское и женское, во веки веков, во веки веков…

СПАСИТЕЛЬ. ПЬЕСА ВЛАДИКА

РЫБАК ЮНОША лет шестнадцати — семнадцати.

Несколько утопленников.

Сумерки. Луна над озером. Идёт человек и тянет за собой пустой невод. Отдыхает. Забрасывает невод в озеро. Вытягивает.

Р ы б а к (горестно). Пусто.

Снова забрасывает. Вытягивает. В неводе — утопленник.

Р ы б а к (радостно). Поймал! Наконец‑то. Слава тебе, господи!

Вытаскивает обнажённого утопленника.

Р ы б а к. Какой красивый! Как мой сын! Мальчик ещё… (Вздыхает.)

Оттаскивает труп в сторону, укладывает под куст. Снова забрасывает невод. Вытягивает.

Р ы б а к. Раз на раз не приходится.

Снова забрасывает невод. Тянет.

Р ы б а к. Тяжело! Что‑то зацепил.

В неводе оказывается утопленник.

Р ы б а к. Удача! Повезло! Кто же на этот раз?

Вытаскивает труп. Рассматривает.

Р ы б а к. Один краше другого. Уже пятый. Ни одного знакомого утопленника.

Снова забрасывает невод. Тянет. Кряхтит.

Р ы б а к. Никогда такого улова не бывало. Если б столько рыбы ловилось, вот бы горя не знал… Что же это за год такой? Солнечная активность, видимо, тому причина.

Вытаскивает труп, заглядывает в лицо.

Р ы б а к. И всё одни мальчики! Им бы в армию идти, чтобы зря не умирали… Мужчины должны умирать геройской смертью, с улыбкой на устах, как русские солдаты на Кавказе.

Относит труп, кладёт рядом с другими. Поправляет волосы. Целует в губы. Рыдает.

Потом снова забрасывает невод.

Р ы б а к. Странно, ни одной девушки не утонуло в этом году. А на этот раз кто? Что мне с ними делать?

Вытаскивает пустой невод. Снова забрасывает. Слышится крик: «А — а, помогите! А — а!»

Р ы б а к. Господи, живого поймал! (Тянет невод изо всех сил.) Потерпи, сынок! Держись!

В неводе оказывается красивый юноша, обнажённый.

Р ы б а к. Как тебя угораздило, парень?

Ю н о ш а. Я видел Иисуса, он шёл по воде, по лунной дорожке. Он позвал меня за собой, и я поплыл за ним. Плыл, плыл, с того берега плыл, пока вы не накинули на меня сеть.