– Но ведь и с «Тэмпико-Нефть» тоже все твердо, – сказал Фрэнсис, – а между тем я заинтересован в ней сильнее, чем кто бы то ни было.

Бэском в отчаянии передернул плечами.

– Вы уверены, что у вас нет никакого врага, который желал бы под вас подкопаться?

– Никак не могу себе представить, Бэском. Просто подумать не на кого. У меня нет врагов, потому что со дня смерти моего отца я совсем не занимался делами. «Тэмпико-Нефть» – единственное предприятие, которым я интересовался, а между тем с нею даже сейчас все благополучно. – Он подошел к телеграфу. – Вот. Полпункта вверх.

– И все-таки кто-то строит вам козни, – убеждал его Бэском. – Это ясно, как солнце в полдень. Я просмотрел все биржевые отчеты. Когда вчитываешься в них, так и чувствуется, что кто-то искусно и тонко действует за кулисами биржи. И действует далеко не в желательном нам направлении. Почему «Северо-Западная электрическая» задержала дивиденд? Почему проникнут таким пессимизмом отчет Мюльгени о «Монтанской Руде»? Почему так систематически понижаются только бумаги определенной категории? Дело ясно. На них ведется атака, и, поверьте мне, атака не случайная. Ее медленно и уже давно готовили. И катастрофа разразится при первых же слухах о войне, массовой забастовке или финансовой панике… Словом, при первом же событии, которое отразится на бирже. Поглядите на то положение, в котором вы очутились теперь, когда все бумаги – кроме тех, в которых вы заинтересованы, – устойчивы. Я неоднократно проверял ваши перспективы: при столь фатальном падении всех бумаг, в которых вы заинтересованы, ваше обеспечение тает с каждым днем. Это может привести к катастрофе. Дело очень серьезное.

– Но «Тэмпико-Нефть» все еще улыбается нам. Она одна может покрыть все остальное, – сказал Фрэнсис. – Хотя мне не хотелось бы пускать ее в ход, – добавил он.

Бэском покачал головой.

– Не забудьте о мексиканской революции и о нашем собственном мягкотелом правительстве. Если мы вовлечем в это дело «Тэмпико-Нефть», а тут вдруг случится что-нибудь серьезное, вы будете разорены окончательно и останетесь буквально без гроша в кармане… И однако, – заключил Бэском, – я не вижу другой возможности выпутаться из этой истории, кроме использования «Тэмпико-Нефть». Я, видите ли, истощил почти все ресурсы, которые вы предоставили в мое распоряжение. И это, имейте в виду, не внезапный набег, а медленное и упорное наступление, которое напоминает мне сползающий с гор ледник. Все эти годы я занимался исключительно вашими биржевыми делами, и мы в первый раз оказываемся в таком тупике. Теперь как обстоят ваши дела вообще? Их ведет Коллинз, и он должен это знать. Выясните у него точно, какое обеспечение вы можете предоставить мне сейчас, и завтра, и через неделю, и в течение ближайших трех недель.

– Сколько же вам нужно? – в свою очередь спросил Фрэнсис.

– Миллион – сегодня, до закрытия биржи. – Бэском красноречиво указал на ленту телеграфа. – И по крайней мере двадцать миллионов в течение трех ближайших недель, если – и советую вам хорошенько это запомнить, – если все будет спокойно и вообще не случится ничего такого, что перевернуло бы биржу вверх дном.

Фрэнсис встал с решительным видом и взялся за шляпу.

– Я сейчас же отправлюсь к Коллинзу. Он гораздо лучше, чем я, осведомлен о состоянии моих дел. Я дам вам по крайней мере миллион до закрытия и почти уверен, что покрою остальную сумму в течение ближайших нескольких недель.

– Помните, – предупредил Бэском, пожимая ему руку, – самый зловещий признак – неторопливость, с которой ведется наступление. Оно направлено против вас и основательно подготовлено. Тот, кто его ведет, по-видимому, задумал войну в широком масштабе, да и сам не малая величина.

Несколько раз в течение дня и вечера рабыня порхающей речи вызывала царицу и давала ей возможность поговорить с мужем. К своему великому удовольствию, она нашла телефонный аппарат в собственной комнате, у постели, и, вызвав офис Коллинза, пожелала Фрэнсису спокойной ночи. Она попыталась даже поцеловать трубку и получила в ответ странный неясный звук – его ответный поцелуй…

Царица проснулась. Она не помнила, долго ли спала. Лежа неподвижно, молодая женщина увидела, как Фрэнсис заглянул в комнату, и, когда он снова тихо притворил за собой дверь, она встала с кровати и побежала к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как он спускается по лестнице.

«Новые нелады с великим богом американцев» – так решила царица. По-видимому, он направлялся в удивительную комнату – комнату книг, чтобы прочесть угрозы и предостережения грозного бога, которые так таинственно принимали форму значков на ленте тикающей машинки. Она посмотрела на себя в зеркало, поправила волосы и с легкой улыбкой удовлетворения надела халатик – еще одно очаровательное свидетельство внимания и предупредительности Фрэнсиса.

У входа в библиотеку царица остановилась, услышав за дверью чей-то чужой голос. Первой ее мыслью было, что это порхающая речь, но она тотчас же сообразила, что голос гораздо громче, ближе и совсем не похож на голос в трубке. Заглянув в комнату, царица увидела двух мужчин, сидевших друг против друга в больших кожаных креслах. Фрэнсис с утомленным после тревожного делового дня лицом был одет так же, как утром; другой же был во фраке. Она услышала, как они называли друг друга «Фрэнсис» и «Джонни». Это обращение, а также непринужденность, с которой они вели беседу, убедили царицу, что они были давними близкими друзьями.

– Ты, конечно, не станешь меня убеждать, Фрэнсис, – говорил гость, – что за время твоих скитаний по Панаме ты, по крайней мере дюжину раз, не отдавал своего сердца прекрасным сеньоритам.

– Только одной, – ответил Фрэнсис после паузы, во время которой, как заметила царица, взгляд его был устремлен на друга.

– Кроме того, – продолжал он после новой паузы, – я хоть и отдал свое сердце, но все же сохранил рассудок. Джонни Патмор, о Джонни Патмор! Ты просто обычный ловелас, но я должен тебе сказать, что ты мог бы еще многому там поучиться. Говорю тебе, что в Панаме я встретил самую изумительную женщину в мире. Я рад, что дожил до встречи с ней, и был бы так же рад за нее умереть. В этой женщине слились воедино огонь, страсть, нежность и благородство. Она истинная царица среди женщин.

И царица, слыша эти слова и видя восторженное выражение его лица, улыбнулась гордой, счастливой улыбкой, подумав, что в своем муже она нашла и верного возлюбленного.

– А эта женщина… она… отвечала тебе взаимностью? – осторожно спросил Джонни Патмор.

Царица увидела, как Фрэнсис кивнул, и услышала его серьезный, торжественный ответ:

– Она любит меня так же, как я люблю ее, – в этом я уверен. – Он поднялся со своего кресла. – Подожди, я покажу тебе ее.

Он направился к выходу, и царица, вне себя от счастья, бросилась, чтобы спрятаться за широкой дверью, которая вела, как она знала от горничной, в гостиную. Она с детским восхищением представляла себе, как удивится Фрэнсис, не найдя ее в постели, и лукавым взором смотрела ему вслед, пока он поднимался по широкой мраморной лестнице. Через несколько минут он вернулся обратно. Сердце царицы слегка сжалось, когда она увидела, что Фрэнсис не проявляет никакого беспокойства по поводу ее исчезновения. В руках ее муж держал лист тонкого белого картона. Не оглядываясь по сторонам, он снова вошел в библиотеку.

Заглянув туда еще раз, она увидела, как он положил лист перед Джонни Патмором, и услышала его слова:

– Суди сам. Вот она!

– Но почему такой траурный тон, старина? – спросил Джонни Патмор, внимательно разглядывая фотографию.

– Потому что мы встретились слишком поздно. Я должен был жениться на другой. И мы расстались за несколько часов до того, как ей предстояло обвенчаться с другим. Ее свадьба была назначена задолго до того, как я узнал о ее существовании. И женщина, на которой я женился, – пожалуйста, запомни это! – прекрасная, очаровательная женщина. Я буду предан ей вечно. Но к несчастью, она никогда не будет владеть моим сердцем.