– Ты свинья, безмозглая свинья!

Какое-то странное благородство отразилось вдруг на лице старой развалины: старик выпрямился и на мгновение даже перестал дрожать.

– Я стар, – заговорил он. – В моих мышцах и в сердце не осталось больше ни капли сил. Желания, которые я знал в молодости, исчезли. Я не способен даже работать, хотя знаю, что работа дает облегчение и забвение. Я не могу даже работать и забыться. Пища внушает мне отвращение и вызывает боли в животе. Женщина – чума для меня. Мне противно думать, что я когда-то желал их. Дети – я похоронил последнего из них десятки лет тому назад. Религия пугает меня. Смерть даже во сне заставляет меня корчиться от ужаса. Водка! О господи, это единственная радость, оставшаяся мне в жизни. Что из того, что я пью слишком много? Это потому, что мне нужно многое забыть, и потому, что мне осталось так мало жить под солнцем. Скоро тьма вытеснит из моих старых глаз солнечный свет.

Торрес сделал нетерпеливое движение, как бы собираясь уходить. Философствование старика его раздражало.

– Несколько пезо, только маленькую горсточку пезо, – умолял старый пеон.

– Ни одного центаво, – решительно отрезал Торрес.

– Хороше же, – ответил с такой же решительностью старик.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошептал Торрес с внезапно зародившимся подозрением.

– Разве вы забыли? – последовал ответ, в котором прозвучала такая странная интонация, что И-Пун сразу задумался: почему Торрес платит этой развалине не то регулярную пенсию, не то жалованье?

– Я плачу тебе, как мы условились, чтобы ты забыл, – сказал Торрес.

– Я никогда не забуду того, что видели мои старые глаза: как ты всадил нож в спину Альфаро Солано, – ответил пеон.

Оставаясь по-прежнему неподвижным за своей колонной, И-Пун, если прибегнуть к метафоре, уже «вскочил на ноги». Солано были знатными и уважаемыми людьми. Узнать, что Торрес убил одного из них, – вот это в самом деле означало подцепить важный секрет!

– Животное! Безмозглая свинья! Грязная скотина! – Торрес в ярости сжимал кулаки. – Ты позволяешь себе так разговаривать со мной потому, что я слишком добр. Пусть хоть одно слово сорвется с твоего пьяного языка, и я отправлю тебя в Сан-Хуан. Ты знаешь, что это значит? Ты не только во сне будешь содрогаться от ужаса перед смертью, но и каждую минуту бодрствования тебя будет терзать страх перед жизнью от одного только взгляда на сарычей, которые наверняка скоро обгложут твои кости. И там тебе уже не будет мескаля, в Сан-Хуане. Ни один из тех, кого я туда отправил, никогда не выпил больше ни капли мескаля. Ну что? Я так и думал. Ты подождешь две недели до того срока, когда я снова дам тебе денег. Если же нет, то ты не выпьешь больше ни капли мескаля, никогда – вплоть до твоего погребения в желудках сарычей! Так и знай!

Торрес повернулся на каблуках и удалился. И-Пун следил за тем, как испанец и оба его спутника спустились по улице и свернули за угол, затем китаец вынырнул из своего убежища. Старый пеон, потеряв надежду опохмелиться, стонал и трясся, время от времени издавая короткие резкие крики. Он весь дрожал, как дрожат в последних судорогах умирающие животные, а пальцы его рвали лохмотья и тело, точно он пытался оторвать от себя множество пиявок. Хитрый И-Пун сел рядом с ним и занялся своим делом. Вытащив из кармана золотые и серебряные монеты, он начал пересчитывать их, позвякивая деньгами, и звон этот отдавался в жаждущих ушах пеона, точно бульканье целых фонтанов водки.

– Твой умный человек, мой тоже умный человек, – говорил И-Пун на своем красноречивом испанском языке, продолжая звенеть монетами, в то время как пеон скулил и клянчил, вымаливая несколько центаво на глоток мескаля.

– Твой и мой – оба умный человек, старик. Твой и мой будет сидеть здесь и говорить друг другу про мужчина, и про женщина, и про жизнь, и про любовь, и про неожиданный смерть, и про злой человек, и про холодный нож в спину. И если твой скажет правильный слово, тогда твой будет пить водки столько, что он потечет через уши и затопит твои глаза. Твой любит выпить, а? Твой хочет выпить сейчас-сейчас? Очень скоро?

Та ночь, когда начальник полиции и Торрес под покровом темноты снаряжали свою экспедицию, осталась памятной для всех обитателей гасиенды Солано.

События начались очень рано. После обеда вся семья, в состав которой благодаря родству с Леонсией вошел и Генри, сидела за кофе на просторной веранде. Внезапно они заметили на освещенных луною ступеньках странную фигуру, поднимавшуюся наверх.

– Похоже на привидение, – сказал Альварадо Солано.

– Нечего сказать, довольно толстое привидение, – добавил его брат-близнец Мартинец.

– Китайское привидение, – засмеялся Рикардо, – пожалуй, пальцем его не проткнешь.

– Тот самый китаец, который помешал Леонсии и мне пожениться, – сказал Генри Морган, разглядев наконец неожиданного посетителя.

– Продавец секретов, – усмехнулась Леонсия. – Я буду очень разочарована, если он и на сей раз не принес нам какого-нибудь секрета.

– Что тебе нужно, китаец? – резко спросил Алессандро.

– Хороший новый секрет, – не без гордости пробормотал И-Пун. – Может ваша купить?

– Твои секреты слишком дороги, китаец, – ответил Энрико.

– Новый секрет, хороший секрет, очень дорогой, – любезно заверил его И-Пун.

– Пошел вон, – приказал старый Энрико. – Я намерен еще долго прожить, но до самой смерти не желаю больше слушать никаких секретов.

Однако И-Пун был твердо уверен в ценности своего секрета.

– Твоя имел очень хороший брат, – сказал он. – Один раз твоя хороший брат, сеньор Альфаро Солано, умер с ножом в спине. Очень хорошо. Важный секрет, а?

Энрико, весь дрожа, вскочил на ноги.

– Ты знаешь? – почти выкрикнул он.

– Сколько давал? – спросил И-Пун.

– Все, что у меня есть, – вскрикнул Энрико и, повернувшись к Алессандро, добавил: – Поговори с ним, сын. Заплати ему хорошо, если он представит очевидцев убийства.

– Будь покойна, – сказал И-Пун. – Моя имеет очевидец. Очевидец хорошо видел, верный глаз. Он видел, как человек ударил ножом спину сеньора Альфаро. Его звать…

– Ну-ну? – вырвалось у Энрико.

– Один тысяч доллар – его звать, – сказал И-Пун, заколебавшись, какие ему назвать доллары. – Один тысяч золотой доллар, – закончил он.

Энрико забыл о том, что поручил своему старшему сыну вести переговоры о деньгах.

– Где твой свидетель? – крикнул он, и И-Пун, заглянув в кустарник у нижних ступеней лестницы, извлек оттуда разрушенного алкоголем пеона, фигура которого была очень похожа на тень. Пеон начал медленно, спотыкаясь, подниматься по ступенькам.

В это самое время на окраине города двадцать всадников, в том числе жандармы Рафаэль, Игнасио, Аугустино и Висенто, охраняя десятка два нагруженных мулов, ожидали распоряжения начальника полиции, чтобы отправиться в таинственную экспедицию в глубь Кордильер. Им было известно только то, что самый большой из мулов, которого держали отдельно от остальных, нес на своей спине двести пятьдесят фунтов динамита. Им было известно также, что задержка происходит по вине сеньора Торреса, направившегося вдоль берега вместе с Хозе Манчено, страшным убийцей, который только по милости Божьей и начальника полиции в течение стольких лет избегал наказания за свои преступления. И пока Торрес ждал на берегу, держа лошадь Манчено и запасную лошадь, Хозе поднимался по извилистой дороге, которая вела в гору, к гасиенде Солано. Торрес ни одной минуты не подозревал, что всего в двадцати шагах от него, в зарослях, подступивших к самому берегу, лежал в мирной дремоте опьяневший от мескаля пеон, а рядом с ним, скорчившись, сидел вполне трезвый и чутко насторожившийся китаец, у которого за поясом были спрятаны только что заработанные доллары. И-Пун едва успел оттащить пеона в сторону, когда Торрес показался на берегу и остановил лошадь почти рядом с ним.

В гасиенде все уже ложились спать. Леонсия едва успела распустить волосы, как вдруг остановилась, услышав, что несколько мелких камешков забарабанили по ее окну. Предупредив ее шепотом, чтобы она не шумела, Хозе Манчено протянул девушке скомканную записку, которую Торрес поспешно набросал на берегу, и таинственно произнес: