– Твоя говорит призрак, моя говорит призрак, – спокойно возразил И-Пун. – И призрак ушел. Моя не говорил никакой секрет. Твоя спал и видел сон. Когда твоя скажет людям, люди спросят: «Кто сказал?» Твоя скажет: «И-Пун». Но И-Пун скажет: «Нет». И люди скажут: «Призрак». И люди будут смеяться на тебя.

Тут И-Пун, чувствуя, что собеседник склоняется перед неотразимостью его доводов, многозначительно умолк.

– Моя говорил ветерок, твоя говорил ветерок, – начал он снова, немного погодя. – Твоя верно говорил: ветерок, призрак… Когда моя продавал секрет, моя не продавал призрак. Моя продавал башмаки. Моя продавал красное дерево. Моя продавал доказательства. Верный доказательства. Тяжелый доказательства – много весит на весы. Твоя может порвать зубами бумага, крепкий бумага, казенный бумага. Но моя имеет другой доказательства, твоя не может порвать зубами. Потому ветерок, он – фью, ушел, как туман на утро. Моя имеет доказательства. Твоя платит мне шесть сто золотой доллар за доказательства, а нет – люди будут смеяться на тебя, что твоя слушать призрак.

– Ладно, – сказал Торрес, побежденный мудростью китайца. – Покажи мне доказательства, которых нельзя разорвать.

– Твоя платит раньше шесть сто золотой доллар.

– После того как ты представишь доказательства.

– Крепкий доказательства твоя получит после. Сначала твоя положит шесть сто золотой доллар в моя рука. Твоя обещала. Обещание – ветерок-призрак. Моя не надо призрак-деньги. Моя хочет настоящий деньги.

И Торресу пришлось уступить и заплатить вперед за доказательства – старые письма, детский медальон и другие мелочи, которые вполне удовлетворили его, когда он ознакомился с ними поближе. Торрес не только уверил И-Пуна, что он вполне удовлетворен, но и заплатил ему вперед еще лишнюю сотню за то, чтобы китаец выполнил поручение, которое он тут же на него возложил.

Тем временем в ванной комнате, соединявшей спальни Фрэнсиса и Генри, оба Моргана переодевались в свежее белье, брились безопасными бритвами и распевали:

А в очаровательном уголке на своей половине Леонсия с помощью двух портних-индианок великодушно посвящала царицу во все обольстительные тонкости туалета цивилизованной женщины. Ей было и весело и грустно в одно и то же время, но царица – истинная женщина во всем – целиком отдавалась этому занятию и приходила в неописуемый восторг от бесчисленных образцов тканей и украшений, которыми были полны шкафы Леонсии. Обе с наслаждением перебирали прелестные вещи, а искусные портнихи, сделав тут стежок, там – складку, без труда подогнали несколько платьев Леонсии на тонкую фигуру царицы.

– Нет, – сказала Леонсия, – вам не нужно надевать корсет. Вы из тех женщин – они встречаются одна на сотню, – которые могут свободно обходиться без корсета. Я никогда еще не видела таких округлых линий у худощавой женщины. Вы… – Леонсия сделала паузу и отвернулась якобы для того, чтобы взять с туалета булавку, но в то же время она с усилием старалась подавить душившее ее волнение и, только справившись с ним, закончила: – Вы прелестная невеста, и Фрэнсис должен гордиться вами.

Между тем в ванной комнате Фрэнсис первым кончил бриться и оборвал песню, чтобы ответить на стук в дверь. Взяв из рук Фернандо, младшего из братьев Солано, телеграмму, он прочел:

«Выезжайте немедленно. Ваше присутствие необходимо. Требуются большие полномочия. Настроение на бирже вялое, сильно падают только ваши бумаги, кроме “Темпико-Нефть”, которая крепка, как прежде. Телеграфируйте, когда вас ждать.

Положение серьезное. Думаю, что смогу продержаться, если вы выедете немедленно. Срочно жду ответа.

Бэском».

В гостиной оба Моргана застали Энрико и его сыновей за откупориванием пивных бутылок.

– Не успела моя дочь ко мне вернуться, – сказал Энрико, – как я снова должен с ней расстаться. Но на этот раз я легче перенесу разлуку. Свадьба должна состояться завтра. Не следует откладывать ее в долгий ящик. Негодяй Торрес несомненно распустит по всему Сан-Антонио слух о последнем приключении Леонсии в вашем обществе.

Прежде чем Генри успел выразить свое удовольствие, в комнату вошли Леонсия и царица. Он поднял свой стакан и произнес:

– За невесту!

Леонсия, не понимая, к кому относится тост, тоже взяла со стола стакан и взглянула на царицу.

– Нет, нет, – сказал Генри, отнимая у нее стакан, чтобы передать его царице.

– О нет, – сказал в свою очередь Энрико, – и так и этак тост будет неполный. Дайте-ка я провозглашу его как следует. За невест!

– Вы с Генри повенчаетесь завтра, – объявил Леонсии Алессандро.

Как ни неожиданна и неприятна была эта весть для Леонсии, она все же овладела собой и даже отважилась с напускной веселостью посмотреть в глаза Фрэнсису.

– Я предлагаю другой тост, – воскликнула она. – За женихов!

Фрэнсису и без того уже стоило немалого труда согласиться на брак с царицей и сохранить при этом внешнее спокойствие, но теперь, услышав о предстоящем венчании Леонсии, он почувствовал, что не в силах больше сдерживаться. Леонсия заметила, как он борется с собой, стараясь не выдать своих чувств. Его страдания доставили ей тайную радость, и она почти с торжеством увидела, что молодой человек воспользовался первым предлогом, чтобы выйти из комнаты. Фрэнсис показал им полученную телеграмму и пояснил, что все его состояние поставлено на карту, он сказал также, что должен немедленно ответить Бэскому, и стал тут же просить Фернандо, чтобы тот отправил верхового в Сан-Антонио на правительственный телеграф.

Леонсия вскоре тоже покинула общество и пошла вслед за ним. Она нашла Фрэнсиса в библиотеке; он сидел за письменным столом перед белым листом бумаги и даже не думал приниматься за телеграмму. Его глаза были устремлены на ее портрет, снятый им с одной из книжных полок. Это зрелище потрясло Леонсию. Невольное рыдание, вырвавшееся у нее, заставило Фрэнсиса вскочить как раз вовремя, чтобы подхватить ее и заключить в свои объятия.

И прежде чем оба смогли дать себе в этом отчет, их губы встретились в страстном поцелуе.

Опомнившись, Леонсия вырвалась, с ужасом глядя на Фрэнсиса.

– Этому нужно положить конец, Фрэнсис! – воскликнула она. – Более того, вы не должны присутствовать на моей свадьбе. Если вы останетесь здесь, я ни за что не отвечаю. Сегодня из Сан-Антонио уходит пароход в Колон. Вам следует уехать на нем вместе с женой. Вы легко доберетесь до Нового Орлеана на каком-нибудь экспортном пароходе, а оттуда – по железной дороге в Нью-Йорк. Я люблю вас, и вы это знаете.

– Мы еще не повенчались с царицей, – умолял ее Фрэнсис, окончательно утративший самообладание. – Ведь этот языческий обряд перед алтарем Солнца не может считаться венчанием. Мы с царицей пока что чужие люди. Клянусь вам в этом, Леонсия. Еще не слишком поздно…

– Этого языческого обряда вам до сих пор хватало, – перебила она его со спокойной твердостью. – Он сохранит свою силу и до Нью-Йорка или, по крайней мере, до Колона.

– Но царица не хочет вторично венчаться по нашему обряду, – возразил Фрэнсис. – Она уверяет, что все женщины ее рода венчались таким образом и что церемония перед алтарем Солнца связывает вступающих в брак священными узами.

Леонсия пожала плечами, но лицо ее выразило все ту же суровую решимость.

– Брак это или нет – все равно сегодня вечером вы оба должны уехать, иначе я сойду с ума. Предупреждаю вас: я не выдержу вашего присутствия. Я не смогу, я знаю, что не смогу видеть вас, когда меня будут венчать с Генри, и после того как я буду обвенчана. О, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я люблю Генри, но не… не так… не так, как люблю вас. Я – и я не стыжусь того, что открыто говорю это, – я люблю Генри, наверное, так же, как вы любите царицу, но я люблю вас, как должна была бы любить Генри, как вы должны были бы любить царицу и как вы, я знаю, любите меня.