Он плакал — невыносимое зрелище…

— Вы меня презираете, ведь правда же? Вы совершенно правы. Но вы никогда не сможете презирать меня сильнее, чем я сам… И все-таки это ваше презрение я предпочитаю сочувствию. Ненавижу отвратительную снисходительность сочувствия!.. Вернемся, наши друзья могут подумать, что мы тут что-то замышляем.

— Зачем вы приехали, Рафаэль?

Прежде чем ответить, он вынул из кармана платок и вытер глаза.

— Я уже говорил: мне хотелось вас увидеть.

— Очевидно, есть и другая причина.

— Может быть, кто знает? Что стало с нашей подругой, Сарой?

Леа отпрянула от него.

— Нет!.. Вы неправильно меня поняли. Я здесь совершенно не для того, чтобы выведать что-нибудь о ней. Я спросил просто потому, что очень ее люблю.

— Я ничего о ней не знаю.

— Будем надеяться, что у нее все в порядке. А вы уверены в своем друге, Матиасе Файяре?

«Началось!» — подумала она.

— Не более, чем в вас.

— И вы правы, — не моргнув глазом, сказал он. — Его друзья убеждены, что вы работаете на Сопротивление. Я пытался убедить их в обратном. Думаю, что они мне не поверили.

— Почему вы мне это говорите?

— Потому что люблю вас, и буду очень страдать, если с вами что-нибудь случится.

Простота, с которой Рафаэль произнес эту фразу, свидетельствовала о его искренности. Леа взяла его под руку.

— Рафаэль, сейчас все так сложно. Я чувствую себя такой одинокой здесь, рядом с больной Камиллой, хнычущей тетей, скучающей сестрой, Файярами, которые только и ждут момента, чтобы отобрать у меня Монтийяк. Я могу надеяться только на Руфь.

— Но у вас есть родственники в Бордо.

— Мне хотелось бы иметь с ними как можно меньше общего.

— А ваш религиозный дядя?

Леа отпустила его локоть.

— Вы не можете не знать, что он исчез и его разыскивает гестапо.

— Правда, я совсем забыл!.. Простите меня. Мне показалось, что я видел его некоторое время спустя после моего приезда в Бордо, но он очень изменился, и потом… отсутствие рясы…

— Когда вы заговорили о нем со мной в первый раз, вы уже знали его?

— Я слушал его проповеди в Нотр-Дам. Мне очень нравилось, как он говорил о Благодарении и почитании Богоматери. В то время мне очень хотелось с ним познакомиться, но не получилось. Я очень жалел об этом.

— Так он вас не знает?

— Нет.

— Жаль, такой человек, как вы, его бы заинтересовал.

— Как знать, может быть, мы когда-нибудь встретимся… В жизни все бывает.

— Я люблю его безгранично, и мне очень его не хватает. Я не видела его со дня похорон отца.

— В Бордо мне рассказывали об этих похоронах. Не правда ли, странно, что гестапо не арестовало его вместе с мужем вашей подруги?

— Это благодаря дяде Люку.

— Да, положение мэтра Дельмаса, брак его дочери с немецким офицером — все эти обстоятельства им приходится учитывать.

— Мне стыдно за моих родных.

— А вот этого говорить не стоит — вас могут не так понять…

— А мне почему-то кажется, что вы именно это и хотели услышать.

— Милый друг, вы по-прежнему заблуждаетесь на мой счет. Вы прекрасно знаете, что я действую только из корыстных побуждений. Чего ради, я буду кому-то доносить о ваших симпатиях и антипатиях? Все и так о них знают. Вот если бы вы прятали англичан или участников Сопротивления!.. Но вы же этого не делаете. Вы не делаете этого, ведь правда?

Леа рассмеялась.

— Вы прекрасно знаете, что именно вам я рассказала бы об этом в последнюю очередь.

— И были бы абсолютно правы!.. — с иронией заключил Рафаэль.

Смеясь, они рука об руку вошли во двор дома, где стояли Камилла, Лаура, Матиас и трое его друзей.

— А! Вот и они, — сказал один из них. — А мы уже думали, куда это вы запропастились. Нам нужно уезжать, нас ждут.

— И правда, где моя голова! Я совсем забыл… Леа, спасибо вам за гостеприимство. Если будете в Бордо, обязательно навестите меня. Я остановился в отеле «Мажестик», на улице Эспри-де-Луа. Там очень хорошо, старинная мебель…

— Вы еще долго останетесь в Бордо?

— Это зависит от того, удастся ли мне поместить несколько статей в «Маленькой Жиронде» или «Франции». А если нет…

— То?..

Рафаэль Маль не ответил. Он прикоснулся губами к руке Камиллы и в обе щеки расцеловал Лауру. Молодые люди вежливо поклонились. Три женщины поцеловались с Матиасом.

Ночью Адриан Дельмас покинул Монтийяк, рассказав Леа об оружии, спрятанном в одной из часовен холма Верделе, под каменной плитой пола, справа от входа.

— Не бери оттуда что-нибудь без крайней необходимости. Там десять винтовок и двадцать пистолетов. Ты должна знать, как ими пользоваться.

— Надеюсь, что справлюсь.

— Прекрасно. Там еще гранаты и пулемет. Не трогай их.

— Когда ты вернешься?

— Когда Феликс скажет, что можно забрать Люсьена. А пока будь крайне осторожна. Сегодняшний визит меня очень обеспокоил, тем более что рядом притаился враг.

— Враг?

— Да, старший Файяр. Он знает здесь все закоулки, бродит вокруг, вынюхивает, оставаясь незамеченным. Что же до трех парней, приезжавших с Матиасом, то мы их хорошо знаем. Один из них даже приговорен нами к смерти, и вполне возможно, что скоро приговор будет приведен в исполнение.

— Что он сделал?

— Предательства, грабежи, изнасилования, пытки и убийства. Я знаю, что он собственной рукой убил одного еврея, чтобы потом его ограбить, причем этого несчастного он знал с детства.

— Ты так говоришь, как будто сам был с ним знаком…

— Дело в том, что его мать была служанкой у одного из моих друзей, врача из Буска. Поскольку у мальчишки не было отца, мой друг взял на себя заботу о нем, но имел от этого одни только неприятности… С приходом немцев парень немедленно предложил им свои услуги и получал солидное жалованье в здании на улице Шапо-Руж. Он начал с должности телохранителя и постепенно поднялся до уровня своих работодателей. Сейчас он служит Дозе, Пуансо и Лютеру… Особенно гнусно он проявил себя в ночь с 19 на 20 октября во время операции, целью которой было «очищение района от еврейской нечисти». Вместе с полицейскими он участвовал в арестах семидесяти трех евреев: мужчин, женщин и детей, многие из которых, были потом депортированы. Вот этим-то он и воспользовался, чтобы ограбить стариков, у которых его мать была служанкой. Он хорошо поработал… Настолько хорошо, что майор Лютер лично поблагодарил его, пригласив к себе домой. У майора прекрасный дом на улице Медок, сейчас она называется улицей Маршала Петена, — это как раз напротив дома № 197, где Камилла познакомилась с их методами. После этого приема у негодяя хватило наглости явиться к матери и со смехом рассказывать, как перепугались старики-евреи, которых он вытащил прямо из постели… Мой друг чуть не убил это животное. Вне себя от гнева он вышвырнул мерзавца пинком под зад. Оказавшись на улице, парень поклялся, что убьет его. Я посоветовал своему другу покинуть Бордо, но он отказался, заявив, что его место здесь… Это у него я познакомился с руководителем подпольной организации, который по странному совпадению живет в шестистах метрах от здания гестапо…

— Кто же из троих этот подонок?

— Морис Фьо.

— Боже мой! Глядя на него, никогда не скажешь, что он гнусное животное!..

— Это и делает его еще более опасным: внешность приятного молодого человека, этакого симпатяги.

— А Матиас знает обо всем этом?

— Нет. Он еще новичок, и они ему не доверяют. А доверятся только тогда, когда он выдержит испытание.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Когда предаст, убьет кого-нибудь или примет участие в пытках. Он уже начал… Еще несколько недель — и он превратится в законченного негодяя. Причем неисправимого.

— Как же ты изменился, дядя Адриан!.. Раньше ты говорил, что я должна молиться… Что даже в самом отвратительном создании есть частичка невинности, а сейчас… можно подумать, что ты ни во что больше не веришь, даже в Бога!..

Каждое слово Леа словно ножом ранило исстрадавшуюся душу доминиканца. Он отвернулся от племянницы, проверил оружие, до бровей натянул свой баскский берет, взял маленький фибровый чемоданчик с бельем, книгами и провизией и направился к двери.