Отец начал рассказывать, что Бой теперь не свободная собака, а арестант. И проговорился — по какой причине.

Яна ужаснулась, но я за отцовской спиной стал делать ей знаки, чтобы она не верила этому. Это ей пришлось по душе.

Только Яна все время оглядывалась на Габку. Ей, конечно, было неприятно, что Габуля к ней не подходит.

— Ты что стоишь, как соляной столб? — накинулся я на Габу.

Я специально сказал «соляной». Когда Габа была маленькой, она таскала не сахар, как другие дети, а соль из большой деревянной солонки. Мама заметила это и переставила солонку на две полочки выше. Габа стояла, так же как сейчас, за полкой, капризничала целый день, но не говорила ни слова. На другой день солонку не переставили ниже, тогда она решилась и, вся красная от злости, закричала:

— Что это за полядки? Где соль? Вчела была тут, а сегодня нету! Что это за полядки?

Родители до сих пор вспоминают, как они хохотали.

— Вылезай-ка отсюда, ты, столб соляной! — дернул я Габу за лыжные штаны.

— Нет, — разозлилась она, — иди ты сюда!

Я наклонился к ней.

— Кто это? — спросила она шепотом и вытаращила глаза.

— Да Яна! Та, что пишет Йожке из Ружомберока письма!

— Нет, — упрямилась она.

Да, странный народ эти дети. Кто знает, какой представляла она себе Яну? Может, как подружку для своих игр, маленькую девочку? А теперь разочарована и обижена, как в тот раз, когда от нее спрятали соль.

Или, может, она обиделась, что ее Яне не представили? Наша Габуля очень обидчивая, особенно когда взрослые не уделяют ей достаточно внимания. Чуть что — надуется и глядит, как звереныш.

Вот и сейчас я никак не мог вытащить ее из угла.

И только когда Вок повел Яну в нашу комнату распаковывать вещи, Габа не удержалась и побежала за ними. Наша комната — это ее царство. Тут уже она не могла допустить, чтобы Яну привел сюда кто-то другой.

Если пошла — Габа, значит, могу и я. Я пошел. И хорошо сделал. Нам было так хорошо, что мы до самого вечера не показывались вниз. Мама принесла нам сюда целое блюдо пирожков, а Юля — чаю. И никого не звали в кухню чистить картошку или вытирать посуду. Только Яна все беспокоилась и порывалась идти вниз помогать.

— Еще чего! — отвечал ей Вок. — Устраивайся поудобней, Янка, ты ведь устала. Забирайся спокойно с логами на постель. У нас не перины, а только одеяла.

— И слава богу, — заметил я и стал рассказывать, как я мучаюсь под периной у лесника.

С ходу я выдумал страшный сон, который будто бы мне под нею приснился. Как ожили все дюмберские камни и кинулись меня преследовать. Они таращили свои страшные глазища, бежали за мной на тоненьких, как нитки, ножках. Естественно, я споткнулся, и камни меня, естественно, завалили; а когда я весь в поту проснулся, естественно, это были не камни, а грибиковская перина. Йожо смеялся и, конечно, не верил ни одному моему слову, но был явно доволен. И Яна смеялась, и опять я не видел ее глаз. Тут я понял, что ее глаза можно увидеть, только когда ей страшно или когда она смотрит на Вока.

Из кухни мы притащили приемник, и Яна показала нам новый танец. Его танцуют не парами, а встают друг за другом длинной шеренгой. Совсем не трудно. Прыгай и дрыгай ногами в стороны. Мы сразу научились. Я сначала не хотел, хотела одна Габуля, но когда Йожка встал, за ним поднялся и я. Все держат друг друга за талию. Передо мной встала Габа, и я мог держать ее только за плечи; за меня ухватилась Яна, а за нее, конечно, Йожо. Вообще-то я не любитель танцев, но этот танец мне понравился.

Отец поднялся наверх посмотреть, почему мы так топаем. Но, увидев чем мы занимаемся, он не раскричался, как обычно, а встал перед Габой и несколько раз тоже подпрыгнул, словно медведь. Это было такое зрелище, что мы от смеха чуть не упали.

Уходя, отец заметил жавшегося под елкой Боя. Я замер: Бою давно пора сидеть на цепи. Но у отца было хорошее настроение, он только покачал головой, сказал «ну, ну!» и ушел. Наверное, в честь Яны отец освободил Боя из-под ареста.

По радио объявили аргентинское танго «Удар кинжалом». Название нам очень понравилось, и мы едва дождались, когда это танго начнется. Зазвучал рубленый ритм аккордеона и гитары. Словно и вправду какой-то аргентинец, крадучись, наносил во тьме удары кинжалом. Я вскочил и принялся выделывать кренделя; двигая в такт плечами и спиной, я уклонялся от кинжала этого аргентинца. Все смотрели на меня, а когда танго кончилось, мы еще долго смеялись.

Потом Вок выдал твист. Других танцев он не знает, но твист исполняет здорово. Он сгибался до самого пола, потом извивался на своих длиннющих ногах, а когда поворачивался, дрыгал ногой, как дикий зверь.

Габка захотела показать фокусы с Боем. Мы приглушили радио, чтобы Бой так не мучился. Он не выл только из вежливости, ведь от музыки он страдает невыносимо. Окончив свои фокусы, Габуля улеглась на Боя, подпирая голову рукой. Это было самое смешное. Она, оказывается, видела в одном журнале на картинке укротительницу тигров.

Мы похлопали ей — она это обожает. Но Габка так разошлась, что собралась в сарай за Крампулькой. Вок подморгнул мне: дескать, не забывай своих обязанностей, и я начал Габку отговаривать. Давалось мне это с трудом. Она отказалась от Крампули, только когда я ей шепнул, чтобы она угостила Яну чем-нибудь с елки. Тогда она полезла под елку и разыскала где-то последнюю шоколадку.

— Возьмите, пожалуйста, — подала она ее Яне, успев по дороге снять с шоколадки серебряную бумажку.

— Спасибо, Габуля, — поклонилась ей Яна. Отломила кусочек, а остальное предложила Габе.

Габу не надо было упрашивать. Теперь она уже разлюбила соль, эта сестричка-лисичка. Сколько было бы крику, если б я повесил ей на елку одни только маленькие солонки!

У Яны сестры нет, только два одиннадцатилетних брата. Но это, скажу я вам, вещь — ведь они близнецы. Сидят за одной партой, а если Павел не знает урока, вместо него отвечает Петр. А когда Петр не знает, вместо него поднимается Павел. Учителя ничего не замечают, потому что ребят не различишь, так они друг на друга похожи.

— Вот бы мне такого брата, — сказал я мечтательно, — особенно для школы.

— А мне бы такую сестру, — засмеялась Яна. — Особенно для математики. — Она посмотрела на Вока и усмехнулась.

Да, иметь близнеца каждому не мешает, хотя бы до тех пор, пока не кончишь школу. Какой мне, например, толк от Вока? Никакого. Четвертый год он живет не дома, а в Штявнице. А если бы и жил, все равно ведь он за меня отвечать урок не может. И я должен страдать один.

Пришла Юля звать нас ужинать. Я видел, как она рассматривает Янину прическу.

Ну, давай начинай, сказал я себе. У Юли каждая девчонка фифа, если у нее волосы не прилизаны.

— Она тебе нравится? — спросила меня Юля, когда мы спускались вниз по лестнице.

— Мне? Очень! А тебе?

— Главное, что она нравится Йожке, — дернула Юля плечом.

Значит, Яна ей не очень-то по душе. Юля сейчас в плохом настроении: ее летчик на праздники не приехал. А когда она злится, ей не нравится никто и ничто.

— Факт, девчонка что надо! — Мне хотелось раздразнить Юлю окончательно.

— Еще бы! — не клюнула она.

Напрасны мои старания. Пока ее летчик не объявится, все будет из рук вон плохо.

— Наверняка заявится к празднику, — сказал я Юле возле кухни.

— Думаешь? — Она просияла, догнала Яну и принялась расхваливать ее белый свитер.

Мне он как раз не особенно нравится. Совсем не спортивный, а какой-то мадамский.

Хоть бы поскорее Юлин летчик приехал. Если он не приедет, Яна так и останется вертушкой и фифой. Только я этого дела так не оставлю. На этот раз я выскажусь. Не промолчу, как в тот раз, когда она ругала Ливу.

За столом мама напомнила Яне дать родителям телеграмму, что добралась благополучно. Яне, конечно, не хотелось. Йожо поднялся за бумагой, но отец, известный джентльмен, подошел к телефону, набрал номер почты и спросил у Яны только адрес.