Тим буквально прирос к месту.

— Что ты сказала? — спросил он и облизнул губы. — Не виновен?

— Ты здоров, Тим?

— Абсолютно.

— У тебя какой-то странный вид.

— Это от жары. Пойдем-ка вон туда.

Он схватил девушку за руку и потащил на веранду, где подтолкнул в сторону роскошной подставки для ног у шезлонга миссис Диллинтон-Блик, сам пристроился на кончик подножки Обина Дейла.

— Не виновен в чем?

Джемайма в удивлении на него уставилась.

— Хотя, вероятно, ты отнесешься к этому совсем иначе.

— К чему «этому»?

— К этому случаю с куклой миссис Д.-Б. Это было так омерзительно. Не знаю, как думают другие, я же считаю, что это было сделано с умыслом. Если бы на куклу просто-напросто наступили, с ней бы никогда такого не случилось. А этот цветок у нее на груди… Нет, во всем этом есть что-то гадкое.

Тим нагнулся и долго завязывал свои шнурки. Когда он наконец выпрямился, Джемайма спросила:

— Что с тобой? Ты все время меняешься в цвете. Как хамелеон.

— И какого же цвета я теперь?

— Огненно-красного.

— Это оттого, что я наклонился. Насчет куклы я с тобой согласен: это была пресквернейшая шутка. Наверняка, это проделка какого-нибудь пьяного матроса.

— В тот вечер поблизости не было ни одного пьяного матроса. Знаешь, кого я подозреваю?

— Кого?

— Мистера Кадди.

— Не может быть, Джем. Почему?

— Когда мистер Бродерик раскрыл куклу, он все время ухмылялся.

— У него хроническая ухмылка. Она никогда не покидает его лица.

— Все равно, мне кажется, он Г. С.

— Кто-кто?

— Грязный старикашка. Знаешь, меня бы стошнило остаться с ним с глазу на глаз на шлюпочной палубе после наступления темноты.

— Бери везде меня. Я, как ты могла убедиться, вполне благонадежен.

Джемайма рассеянно улыбнулась ему. Казалось, она хотела сказать что-то еще, но не решалась.

— В чем дело, Джем?

— Ничего особенного. Понимаешь… Одним словом, мне кажется, что все это началось с той самого дня, когда Деннис принес в салон гиацинты миссис Д.-Б., на следующий день после нашего отплытия. С тех пор эти ужасные разговоры об убийствах просто преследуют нас. Эти выяснения алиби накануне Ляс-Пальмаса и истерика с мисс Эббот… А потом этот ужас с девушкой, которая везла цветы миссис Д-Б. Теперь кукла. Ты можешь подумать, что я рехнулась, но… А что, если на нашем судне этот цветочный убийца?

Тим хотел было успокоить девушку и уже протянул было к ней руку, как вдруг на палубу рядом с ней упала мужская тень.

— Дорогое дитя! — воскликнул Обин Дейл. — Что за прямо-таки патологически ужасное предположение!

Тим и Джемайма повскакивали со своих мест.

— Боюсь, мы злоупотребили вашими шезлонгами, — машинально сказал Тим.

— Дорогой старина! Пожалуйста, сидите на них сколько душе угодно. И когда угодно. Я уверен, что и мадам будет этим очень польщена. — В руках у Дейла была целая охапка подушечек и ковриков, которые он принялся раскладывать в шезлонгах. — Мадам обожает роскошь. — Он взбил подушки и ловко бросил их в шезлонг. — Вот и готово! — Он выпрямился, вытащил из кармана трубку и со свирепым видом зажал ее между зубами, а сам ухитрился склониться над Джемаймой с покровительственным видом. — Что касается вас, юная леди, то боюсь, вы дали волю своему необычайно живому воображению, — сказал Обин Дейл, насмешливо качая головой.

Он вел себя точно так же, как перед камерой, и Тим почувствовал непреодолимое желание засвистеть мелодию «Несите ваши беды». Тем не менее он поспешил сказать:

— Эти рассуждения не так уж и необоснованны, как может показаться на первый взгляд. Мы с Джемаймой спорили по поводу алиби, что неминуемо повлекло за собой предположение об этом цветочном специалисте.

— Понимаю, — промычал Дейл, не спуская с Джемаймы глаз. — Похоже, мы снова взялись за старое. К тому же эта тема не из приятных, верно?

— Уверена, что вы правы, — холодно заметила Джемайма.

— Милая девочка! — воскликнул Дейл и похлопал ее по плечу.

Тим пробормотал что-то насчет того, что пора идти пить чай, и потащил Джемайму на правый борт, где дал выход накипевшему в нем гневу.

— Господи, ну и отвратительный тип! Чего стоит эта его игра в свойского парня! Эта отталкивающая приторность! Эта дутая доброжелательность! — Он наклонился над девушкой, склонил голову набок: — Милая девочка, — сказал он елейным голоском и похлопал ее по плечу. Получилось очень похоже.

Джемайма оценила его актерские способности и даже развеселилась.

— Разумеется, я вовсе не думаю, что мы путешествуем в обществе убийцы. Это я так… А теперь пойдем побеседуем с мистером Всезнайкой.

Мистер Мэрримен бушевал. Он только что обнаружил книгу «Поэзия елизаветинских времен», которую Джемайма оставила на своем кресле, и теперь читал целую лекцию на тему поэзии елизаветинских времен. Разумеется, ее автор — большой авторитет, но мистер Мэрримен ни в коем случае с ним не согласен. В дискуссию оказались втянутыми Аллейн, отец Джордан и мисс Эббот, в то время как мистер Макангус и мистер Кадди оставались в сторонке и наблюдали за происходящим, первый с восхищением, второй со своим обычным видом невежественного превосходства.

Джемайма и Тим присели на палубу, и мистер Мэрримен взглянул на них так, словно они опоздали на занятия, хотя и по уважительной причине.

— Я самым искренним образом не могу понять, как вы можете ставить «Герцогиню Амальфи» выше «Гамлета» и «Макбета», — говорил отец Джордан.

— Или почему у Шекспира вы выше всего ставите «Отелло»? — пролаяла мисс Эббот.

Мистер Мэрримен полез в карман за своими таблетками, при этом желчно заметив, что бесполезно говорить о критериях вкуса, когда у большинства отсутствуют даже его элементарные зачатки. Засим он преподнес своей беспокойной аудитории сравнительную характеристику «Гамлета» и «Макбета». «Гамлет», — сказал он, — противоречивый, неубедительный и чрезвычайно многословный перепев немецкой мелодрамы. Не удивительно, что сам Гамлет все никак не мог принять решения — его создатель отличался куда более нерешительным характером. «Макбет» же попросту бестолковый просчет. Отбросим в сторону язык — и что останется? Скучное, невежественное описание катастрофической неудачи. После чего мистер Мэрримен швырнул в рот содовую таблетку.

— Я совсем ничего не знаю о Шекспире… — начал было мистер Кадди, но его слабый голосок вряд ли мог соперничать с громоподобным гласом мистера Мэрримена.

— Хорошо хоть, что вы в этом признаетесь, — гремел он. — Позвольте мне дать вам совет не ломать мозги над «Макбетом».

— И все равно шекспировского языка не зачеркнуть, — возразил Аллейн.

— Я что-то не помню, чтобы высказывал предположение, будто этот тип не владел словарем, — парировал мистер Мэрримен. Он принялся восхвалять классическое построение «Отелло», атмосферу неизбежности, которой проникнута «Герцогиня Амальфи» Уэбстера[18]. В самом конце своей лекции он заявил, что уважения заслуживает финальная сцена из «Лира».

Вдруг в разговор с неожиданным жаром ввязался мистер Макангус.

— Что касается меня, то, мне кажется, «Отелло» почти испорчен этим эпизодом в самом конце, когда Дездемона оживает, разговаривает, а потом, как вы знаете, умирает. Женщина, которую задушили насмерть, разговаривать не сможет. Это нелепица.

— А что на этот счет думает медицина? — спросил Аллейн у Тима.

— Патологическое правдоподобие в данном случае неуместно, — вмешался мистер Мэрримен. — Здесь необходима условность. С художественной точки зрения крайне необходимо, чтобы Дездемону задушили и чтобы после этого она еще кое-что сказала. Вот она и заговорила.

— Все равно давайте послушаем мнение знатока, — сказал Аллейн и обратил взгляд на Тима.

— Я бы не сказал, что это абсолютно исключено. Разумеется, физическое состояние Дездемоны не может быть досконально передано актрисой — в первую очередь возмутились бы мы, зрители. Скорей всего, все дело в том, что он задушил ее не сразу, так что на какое-то мгновение она могла прийти в себя и заговорить.