Узы, связывающие их с Англией, очень сильны, это всегда видно во время приезда кого-нибудь из членов королевской семьи, когда все колонисты — молодые и старые, богатые и бедные, — безмерно счастливые и взволнованные, выходят на праздничное шествие. Да, быть британцем прекрасно, но стоит попасть в Англию… Многие приезжают сюда учиться, кто на сэкономленные средства, кто благодаря завоеванной тяжелым трудом стипендии. Жители колоний едут в Англию изучать технические и гуманитарные науки, повышать свой юридический или административный уровень. Они приезжают с твердым, незыблемым убеждением: слова «Британия» и «британский» олицетворяют все лучшее, что есть в этом мире, с точки зрения как христианства, так и демократии. В своей наивности они приписывают эти исключительные качества всем британцам до одного.

Я вырос во всех отношениях настоящим британцем. Сам я, мои родители и родители моих родителей не знали и не могли знать другого образа жизни, мышления и существования. Мы не знали никакой другой культуры, мои предки никогда не жаловались, что они британцы. С малых лет мне прививали уважение к английской литературе, поэзии и прозе, классической и современной, и я, вполне естественно, старался подражать книжным героям-британцам, сражавшимся за справедливость со злодеями-чужеземцами, и в моем детском сознании крепла мысль о том, что зло могут творить все, кроме британцев. В студенческие годы я подходил к чтению с большим выбором, однако предпочтение отдавал все равно английской литературе и в беседах с американскими коллегами рьяно отстаивал свою любовь ко всему британскому. Вообще, живя в Америке, я встречал в штыки любую критику по адресу Британии или британской политики, хотя иногда, оставшись наедине с собой, понимал — оснований для такой критики хватает.

С достаточной точностью можно измерить величину прилива и отлива, перемещение в пространстве скрытых от глаза предметов. Но можно ли измерить глубину разочарования? Мир колледжа довольно ограничен, там студента из колонии учат врачевать, философствовать, писать картины или изобретать. За пределами этого мира он сталкивается с недостойными человека проявлениями расовых предрассудков, неравенства и ненависти. Окончен колледж, бывший студент получает назначение и начинает работать, и постепенно в житейской суете все радости и горести студенческой жизни стираются из памяти, но полученные оскорбления запомнятся надолго. Кто знает, к каким последствиям может привести враждебная холодность домовладелицы, грубость официанта или отказ девушки на танцах? Ведь сегодняшний студент завтра может стать премьер-министром. И какое-нибудь важное политическое решение будет принято под влиянием незаживающей, саднящей обиды. Эти бывшие студенты — уроженцы Нигерии, Золотого Берега, Вест-Индии, Британской Гвианы, Гондураса, Малайи, Цейлона, Гонконга и других земель, — как правило, ярые сторонники конституционного самоуправления. Так неужели кто-то может подумать, что на взгляды этих людей не повлияли унижения, выпавшие на их долю в Англии и других странах?

Для многих англичан негр — это «цветной», «негритос» или «черномазый». В их представлении он отождествляется с грубой физической силой. Когда кто-то затрачивает много усилий, говорят: «вкалывает как негр» или «пашет как негр» — я слышал такое сотни раз. Англичане считают, что негр должен почитать» их и прислуживать им, выполнять грязную работу и жить в трущобах. Конечно, есть негры, ставшие докторами, юристами или талантливыми музыкантами, но, с точки зрения англичан, эти негры — «другие», смешивать с общей массой их нельзя.

Я негр, и беседа с руководством фирмы привела, мне кажется, к тому, что я утратил веру. Я верил в свободу, свободу жить, где нравится, если у тебя есть деньги и желание платить, свободу работать по специальности независимо от расового происхождения или веры. Все разговоры о демократии и правах человека оказались бессовестной брехней, как бойкие гарантии, которыми предприниматели частенько снабжают свою продукцию, тайно надеясь, что гарантий этих никто никогда не потребует. Простой англичанин у себя дома не несет ответственности за торжественные заверения и обещания, которые от его имени раздают в колониях английские дипломаты.

Я не знаю ни одного англичанина, который открыто расписался бы в том, что ненавидит негров. Собственно говоря, считается, «то негров в Англии никто и не притесняет. Негр имеет право сесть в любой автобус или трамвай и занять любое место, предварительно заплатив за билёт. Правда, многие демонстративно откажутся сесть рядом с ним, но на это обычно смотрят сквозь пальцы. Негр может попробовать снять номер в любом отеле — увы, зачастую он встретит вежливый отказ, во этот отказ никогда не приписывают расовой ненависти. Удар, нанесенный мне, был еще больнее именно потому, что нанесли его с вежливой, очаровательной улыбкой.

Я понял, что я британец, но не англичанин и эта разница имеет большое значение. В свете этого открытия мне предстояло взвесить всю свою жизнь, пересмотреть планы на будущее.

Война кончилась, и эту страницу нужно перевернуть. Люди возвращаются к мирной жизни, сплотившие их страхи и тяготы военного времени постепенно забываются — страна полным ходом залечивает тяжелые раны. Надо найти работу. Я не прошу милостыни, нет, я продаю знающий мозг и крепкое тело. И что же, в стране не найдется ни одного работодателя, для которого мои знания важнее цвета моей кожи? Не верю! Бели буду вести хозяйство экономно, моих сбережений вместе с пособием хватит на два года. Что ж, у меня много времени, чтобы найти этого работодателя.

Глава 5

Я искал работу везде: на биржах труда, в агентствах по найму, по объявлениям в газете. Все безрезультатно. Я даже сам помещал объявления: молодой негр с таким-то образованием ищет работу. Увы, спроса на меня не было. Тогда я стал подавать заявления о приеме на работу, не рекламируя цвет своей кожи, но стоило появиться лично — мне неизменно отказывали, выдвигая всевозможные причины. А причина, разумеется, была одна: слишком черный.

Однажды я прочитал в местной газете, что фирме со электрооборудованию в Дагенхэме требуются техники. Уровень образования указан не был, и я решил подать заявление: может, мой диплом и опыт сделают, наконец, свое дело? О цвете кожи я не написал. Ответ пришел быстро: на следующее утро мне предлагали прийти в отдел кадров фирмы. К девяти утра я был там, молоденькая секретарша дала мне анкету и отвела в приемную. Я заполнил анкету и стал ждать очереди в кабинет начальника отдела кадров.

В приемной сидели несколько человек, кто-то нервничал, ожидая вызова, кто-то сосредоточенно заполнял анкету. Один молодой человек не знал, как правильно пишется какое-то слово, и обратился к остальным за помощью. Никто, однако, подсказать ему не смог, и это с удовольствием сделал я.

В кабинет вызывали по одному. Наконец подошла моя очередь. Я вошел и увидел, что на столе начальника отдела кадров лежит моя анкета. Он предложил мне сесть, взял анкету и принялся внимательно изучать ее. Потом началась обычная игра в вопросы и ответы, и вскоре я понял, что мои технические познания его мало интересуют. Наконец он с ухмылкой спросил:

 — А зачем вам эта работа?

Меня слегка покоробило — до чего неуместный вопрос! — но я ответил:

 — Она позволит мне платить за кое-какие житейские мелочи: пищу, одежду и крышу над головой.

 — Не смешите, ваш костюм даже мне не по карману.

Я смотрел на него, стараясь найти связь между моим костюмом и предлагаемой работой. Он продолжал:

 — Я-то сам даже школы не кончил, а университета тем более, и никто у нас здесь не имеет такого образования, как вы. Поэтому, думаю, вы нам не подойдете. Людям могут не понравиться ваши мудреные разговоры, но вообще…

Я не сдержался: протянул руку к его столу, взял заявление и, не говоря ни слова, аккуратно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в корзину и вышел.

Я не мог найти работу уже полтора года. Разочарование уступило место глубокой, разъедающей душу ненависти. Медленно, но верно я пришел к тому, что стал ненавидеть людей, которые с такой легкостью, с такой жестокостью отказывали мне в праве заработать на жизнь. Поручить мне какую-то малоответственную, второсортную работу они не могли — я был для нее слишком хорош, слишком образован. А для всякой другой работы я был слишком черен. Сейчас меня упрекнули даже в том, что я посмел опрятно одеться.