– Очень, очень плохо ты пишешь о Молдавии, – погрустнел он.

– А что в ней хорошего, кроме меня? – спросил я.

– Ты самовлюбленец, – похоже, ему это нравилось.

– С другой стороны, должен же тебя ХОТЬ КТО-ТО любить, – сказал он.

– Пусть даже это ты сам, – сказал он.

Я постарался объяснить ситуацию. Да, в Молдавии меня не любят. Но кто? Не любит еврейская тусовка – люди по полстолетия выстраивают какие-то странные схемы, меняя очередь в кооперативе на диссертацию математика в Академии Наук, а это все – на центнер парной телятины, а ее в свою очередь – на место в Союзе Писателей этой Молдавии сраной. А тут приходит какой-то гой сраный, и бац, срывает бинго. Не любит молдавская тусовка – они еще проще еврейской, и обходятся без лишних звеньев, они начинают сразу с парной телятины. Этих ребят бесит, что сраный русский монополизировал право на всю литературу молдавскую. Наконец, русская… Это единственные из перечисленных, кто здесь умеет есть вилкой и ножом одновременно. Но и они меня не любят – я не ждал своей очереди, и не написал ни одного рассказа про Березы, Матёру, и Тоску по Исторической Родине. А просто взял, да и начал писать, нахал сраный. Про украинские, татарские, немецкие, польские, и прочие клоповники, я вообще умолчу…

– Ну и что в этом хорошего? – спросил он.

– Это все недоэлита сраная, – сказал я.

– Зато меня любит Народ, – сказал я, развеселившись.

– Народ, которому я пишу свои блядь поэмы, – сказал я.

– В которых написано, что Молдавия – пизда мира, – испуганно сказал он.

– Что?! – спросил я.

ххх

От удивления я едва с галереи на крышу второго этажа не свалился. Черт, сказал я, а ну повтори то, что ты сказал?

– В твоей поэме написано, – повторил он

– МОЛДАВИЯ – ПИЗДА МИРА, – сказал он отчетливо.

– Бог ты мой, – сказал я. – Ты уверен?

– Текст у меня перед глазами, – сказал он.

– Ну, а что, неплохое сравнение, – сказал я, подумав.

– Молдавия пизда мира… – сказал я задумчиво.

– А знаешь, очень даже, – сказал я.

– Молдавия пизда мира… – грустно сказал он.

– Ну и что? – спросил я, – Пизда это плохо, что ли?!

– В нее трахают, ей рожают, она центр мира, – сказал я.

– Это комплимент Молдавии, если на то пошло, – сказал я.

– Грубая метафора, – сказал он.

– Я думал, это гипербола, – сказал я.

– Что? – спросил он.

– Не заморачивайся, – сказал я.

– Ты журнал-то видел? – спросил он.

– Да, – соврал я.

– Как он тебе? – спросил он.

– Говно, – искренне ответил я.

– Но разве в Молдавии может быть иначе? – спросил я.

– Спасибо, – сказал он.

Я глянул на таймер. Мы трепались минут уже сорок.

– Если напишешь что поприличнее, пришли, – сказал он.

– Обязательно, – пообещал я.

– Может мы и возьмем, – сделал он попытку улучшить себе настроение за мой счет.

– Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? – не дал я ему сделать этого.

– Твои тексты нравятся моей жене, – пошел он на попятную.

– У нее хороший вкус, – сказал я.

Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, – зато стало чуть легче, – и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.

Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», – кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, – и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване… Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.

– Чувачок, – вместо приветствия сказал мне Колин.

– Говори, пожалуйста, по-русски, – попросил я, передернувшись от «чувачка».

Он рассмеялся и спросил:

– По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?…

ххх

– Пизда мира, значит, – сказал Колин.

– Она самая, – сказал я.

– Ну, а что, – сказал он задумчиво, – чем не гипербола…

– Может, метафора? – предположил я.

– Да какая на хуй разница, – сказал он.

Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных – в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:

– Хочешь развлечься?

– Давай, только без блядей, – сказал я.

– Перед женой неудобно, – объяснил я под недоуменным взглядом.

– Верный, как лебедь, – сказал он.

– Да мне просто неловко как-то, – сказал я.

– Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, – с удовольствием напомнил он мне.

– Как мы развлечемся? – спросил я.

– Чем ты занят? – спросил он серьезно.

– Пишу рассказы, – ответил я.

– И как? – спросил он. – Ты в форме?

– В наилучшей, – ответил я просто.

– Это хорошо, – сказал он.

– Это плохо, – сказал я и пояснил, – тяжело опускаться.

– Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, – сказал он.

– Мазохист долбанный, – сказал он.

– Так как ты меня развлечешь? – спросил я.

Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.

ххх

Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.

Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.

– Блядь, что это? – сказал я.

– Это поэзия, чувачок, – сказал Колин, посмеиваясь.

– И все же? – спросил я, оглядываясь.

Колин привел меня в какой-то поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. У них даже название было. «Орбита» или что-то в этом роде. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».

– Что это за херня? – спросил я его.

– Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, – сказал он.

– С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, – пояснил Колин.

– Всю ночь трахали, – сказал он.

– В рот, спереди, сзади и снова в рот, – сказал он.

– Избавь меня от подробностей, – попросил я.

– Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, – с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.

– Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, – сказал он.