– Воевода Бобок ну или просто Георгий Никанорович Соломонов, – говорит солидно воевода.

– Жид, что ли?! – кричит Карандаш.

– Почему сразу «жид» – воевода обижается.

– Уж больно имя да отчество слишком русские, – Карандаш кричит.

Подскакивает к воеводе, штаны с него снимает. Ахает зал. Ай, что учудил советский клоун Карандаш. Слетают штаны флагом немецким с бастионов, взятых нашими войсками. А под штанами у воеводы… один срам!

– Ваххабит, что ли? – кричит Карандаш.

– Аха-ха, – зал смеется.

– Дефицит ситца… не с чего трусы шить! – смущенно на шутку воевода Бобок не обижается.

– Смотрите, смотрите, товарищи, – кричит Карандаш.

– Залупа обрезана, как же не жид! – кричит он.

– Это просто-напросто гигиенично! – воевода кричит.

– Почему как только, так сразу жид?! – воевода кричит.

– Смотрим, смотрим, товарищи, – клоун Карандаш кричит, смехом заливаясь.

Смотрит зал. И правда залупа у воевобы Бобка обрезана… Клоун Карандаш, времени не теряя, на лицо себе фотографию Гитлера в говне лепит. Кричит глухо из-под нее.

– А сейчас миниатюра «Гитлер в говне и отсосал» – кричит он.

Становится на колени, пальцем в фотографии дырку делает, и начинает у воеводы Бобка сосать! Зал в шоке. Режиссер Эйзенштейн строчит в блокнот. То-то Марусенька нового вечером узнает. В это время вдруг ярл просыпается, с перепоя ни хера не соображающий. И, моментально оценив обстановку, кричит командным голосм.

– Братья, немцы, за мной, – кричит!

– Атакуй их, – кричит.

– Русские, а вы переходите к нам, – кричит.

– Воевода ваш мало того, что не русский, так еще и гомосятина, – кричит.

Заколебалась масса темная, неразумная. Из вчерашних раненных да недавно мобилизованных набрали. Стали они один за другим к тевтонцам подтягиваться. Вот уже и товарищ князь Александр он же товарищ Петрус Игнат свет Николаевич, начальник ячейки, подумав, к немцам перебежал и комиссаров да евреев выдает. Вот кто-то, разухабившись, на копье всамоделишное воеводу Бобка поднял и забился тот на острие, вниз Карандашом влекомый. Клоун, он ведь хер изо рта не выпустил, все унижал да унижал Гитлера в говне… Пролилась кровь настоящая, полетел оземь чей-то глаз выбитый…

…просмотрев отснятые пленки, товарищ Сталин вздохнул. Закурил. Сказал:

– Палучилась канешна никуда не годная риминсцэнция, – сказал он.

– Тевтонские рыцари при пасредничестве русских калабрацианистав, – сказал он.

– Ловят и вэшают древнерусских воеэвод и камисаров, – сказал он.

– После чего пьют водку и пачэму-та, трахают советского клоуна товарища Карандаша, – сказал он.

– И это в 13 вэке, – сказал он.

– Ну а советский клоун-то аткуда в тыринадцатам веки взялса? – сказал он.

Товарищ Эйзенштейн молчал, виновато под ноги глядя. Марусенька ему вчера все объяснила. И про не русских, Росию не знающих, и про то, от кого на самом деле их средненький, Вася, и про экзистенциальное отчаяние Кафки. Маруся умела, когда входила в раж. Но она же его к Вождю и отправила. Сказала что, мол, повинную голову меч не сечет – есть мол такая русская поговорка. Молчал режисер. Ждал. Кашлянул издалека вождь.

– Бэрите, товарищ Эйзейштейн, – сказал он.

Простил, понял товарищ режиссер. Ноги ватными от счастья сделались. На кураже сказал:

– Простите, товарищ Сталин, но я «Герцоговину Флор» не курю, – сказал.

– Я «Казбек» курю, – соврал.

– А сигарэт Вам никто и не пиридлагает, – сказал товарищ Сталин, затянувшись.

– В рот берите, – сказал он.

Расстегнул товарищ Эйзейнштейн вождя. Глянул в провал мотни…

…колосилось в штанах Иосифа Виссарионовича богатое колхозное поле. Золотыми хлебами, яркими цветами. Виднелась вдалеке береза, за которую Маша вцепилась, пока ее сзади колхозный парубок с песней про пятилетку охаживает. Машут рукой приветственно товарищи Вацетис и Калинин, скатертку с поллитровочкой и вареными яичками расстелившие. Жужжат стрекозы, кузнечики стрекочут… Заиграла музыка нездешняя, футуристическая.

– Скажите, как его зовут?! – хором запели какие-то дети чистыми, светлыми, нездашними голосами.

– Бу, трададададада-та, – пели они.

– Ра, трададададада-та, – пели они.

– Ти, традададаадада-та, – пели.

– Но, трададададада-та, – пели.

…товарищ Эйзенштейн нырнул в поле ржи и побрел навстречу своему счастью.

– А сейчас – сказал Осама бен Ладен – я почитаю вам свои стихи.

Поворошил угли в костре, отчего пламя вспыхнуло ярче, и высветило лица собравшихся. Посмотрел, задумчиво, на взлетающие к небу искры. Сказал:

Замолчал смущенно. Не поднимая глаз, послушал аплодисменты. Хлопали все от души. И красивая блондинка в обтягивающем платье. И неопрятный мужчина скорее старшего, чем среднего возраста – в вельветовых брюках, жилетке в пятнах от соусов, – и юноша в майке с надписью «О майн гоТ», и красивый, статный мужчина в расцвете сил, очень стильно одетый в дорогие костюм и туфли.

– А, собственно, как вас, – сказала блондинка.

– Да английский мне все рамсы попутал, – смущенно улыбнулся бен Ладен.

– Они когда в бункер забежали, кричат, стоять руки вверх, – сказал он.

– Конечно, по-английски, – сказал он.

– Ну, а я разволновался и забыл, что американцы, они тоже по-английски говорят, – сказал он.

– Решил, что англичане, и стал сдаваться, – сказал он.

– С англичанами у меня уговор был, я вроде как на пенсию вышел, – сказал он.

– Короче, проявил преступную халатность, за что и поплатился, – сказал он.

Плюнул с досадой в костер. Положил руки на колени. Стал смотреть на огонь.

– А я здесь случайно, – сказала девушка.

– Что, неужели никто не узнает, – сказала она.

– Шарлиз… Шарлиз Терон… – сказала она.

Все вежливо молчали.

– Хотя да… – сказала она, обведя присутствующих взглядом.

– Откуда таким… – сказала хотя.

– Но вот вы могли бы знать, – сказала она красавцу в костюме.

Тот пожал плечами, чуть виновато – но в меру – улыбнулся. Покачал головой.