С Бартом мы были парой, парой Американских Молодоженов, очень Очаровательных и Открытых. По этой причине и потому, что мы были забавными и жизнерадостными, нас повсюду охотно принимали. У нас не было детей, следовательно, мы считались молодоженами, которых можно было пригласить в любую компанию. Проблема поколений и условностей отсутствовала. Всем хотелось запустить руку нам в волосы, чтобы почувствовать, какие они густые и здоровые. Мы были живым доказательством здравия Америки и вечной дружбы между Великобританией и США. Это было семейным бизнесом. Мы приехали оттуда, от американских братьев, нас отправили в качестве наглядного образца. Мы были Лучшими из Лучших, но в то же время у нас не было ни одного врага. У Барта не могло быть врагов, и пока я была мадам Барт, обо мне не было сказано ни одного плохого слова.

Возможно, все дело было в нашей невинности? Я часто об этом думаю и я часто так думаю. Забавно, что вы меня об этом спрашиваете, потому что, беседуя с вами, я размышляла именно на эту тему. Мы были беззаботными и бессознательными, слишком много пили, вели себя как испорченные дети и с трудом сводили концы с концами. Брат и сестра — хорошее определение невинности, как мне кажется, не так ли?

Были у нас и ссоры. Когда отношения накалялись, Барт сбегал на работу в посольство. Когда Поланд чувствовал себя несчастным, он шел пропустить стаканчик джина с друзьями. Мужчинам необходима работа, место, куда можно пойти. Муж Джеки и Поланд могли играть на равных. Хотя разница в положении продолжала увеличиваться и Поланд не обладал известностью, тем не менее у него были деньги и он был выходцем из настоящего древнего рода, а не одним из этих итальянских принцев, которых можно встретить в Монте-Карло, и не из этих болгарских беженцев с лицами, заросшими ужасающей сизой бородой. За ним стояла Англия. Джеки была под впечатлением. Позже она нашла, что Поланд напоминает ей отца. У них сразу установилось взаимопонимание. Мы были ей необходимы, чтобы освоить истинно европейские манеры и считать Вашингтон деревней. Она всегда говорила, что Поланд любит меня по-настоящему и что он лучший, кого я могла встретить в своей жизни.

У них были очень теплые отношения. Иначе не скажешь, потому что это было бы неправдой. Между ними никогда ничего не было. Это не мешало мне ревновать к их дружбе. Поланд рассказывал ей о своей родине или о какой-нибудь картине Лувра, а она внимала ему с широко раскрытыми глазами. В ее манере слушать его чувствовалась уверенность в том, что они едины — едины в ее глазах. У нее были глаза, как у дрозда. В Лондоне огромное количество скверов. Вы непременно должны съездить их посмотреть. И если дятел с широко-широко посаженными глазами смотрит на вас так, словно вы единственный в мире, — это восставшая из пепла Джеки. Она верила в это. Что будет жить вечно.

Быть замужем за человеком старше тебя? Это совершенно то же самое, что быть замужем за человеком моложе — в браке состоите только вы. Не он.

После Поланда у меня был и третий муж. Вот мы на фоне гостиницы. Торжество состоялось в «Карлайле» на 76-й улице, свидетелями были Сидни Поллак и Фей Данауэй. Самое лучшее в свадьбе — это сама ее идея. Ладно, я не желаю об этом говорить. Бракоразводный процесс идет как раз сейчас. Да, мне было известно, что он неравнодушен и к мужчинам тоже. До этого я довольно долго жила без мужа. Этот союз со всех точек зрения был ошибкой, однако я прилагаю все усилия, чтобы разделаться с ним. Он требует денег, чтобы уйти, но на самом деле не знает, куда ему идти. Он постарел и больше не пользуется успехом. Любовь у них стоит дороже, чем у нас. О, и к тому же, у меня нет желания об этом говорить.

Родители

Почему я не упоминаю свою мать? У вас такое впечатление, что я говорю только об отце? Но вы сами начали с него, и все же, вероятно, вы правы. Да, вероятно, вы правы.

Ее настоящее имя — Мари, однако все называли ее Дженет. Папа уверял, что ее настоящее имя было Жанна и что она, как и он, имеет французские корни. Мы происходили, боюсь, лишь косвенно, от французских эмигрантов, осевших в Америке в 1928 году. Папа был так горд этим, что время от времени играл роль старого француза: «Palsambleu», «morbleu»[4], — произносил он, коверкая слова, так как французского не знал совсем. Он говорил на бостонском американском с акцентом, оставшимся после тайного перехода через канадскую границу. Я могу вам его спародировать, пародии мне чрезвычайно удаются. Я понятия не имею, откуда появился у него такой выговор, возможно, это еще один трюк, призванный дурачить кредиторов. В «Рэкет Клабе» папа был знаменитостью. Что касается французских корней матери, то на них мы никогда по-настоящему не претендовали. Тем не менее мамины бабушки носили французские имена, потому что прадедушка был выходцем из европейской семьи. Этот факт являлся бесспорным и намного более достоверным, чем то, что говорил папа. Послушать его, так в нас текла королевская кровь. Эдди, мой кузен — вообще-то он кузен моего отца, но ближе мне по возрасту, феномен поколений, — уверял, что наши предки были королями Франции в XIV веке. Папа это тоже повторял, причем без малейшей насмешки, и это срабатывало. Поэтому, когда Гор Видал, друг семьи, заявил на свадьбе Джеки, что это выдумка и что между нами и королями Франции столько же общего, сколько между Парк-авеню и Бронксом, папа разозлился и набросился на Гора Видала, который, защищаясь, поставил ему фонарь.

Если вы посмотрите на свадебные фотографии Джеки, то увидите у папы яркий синяк под глазом. Это подчеркивает его натуру гуляки, встречавшего рассвет с парой валетов, шестеркой, четверкой, девяткой на руках. В общем, он был ничтожеством. Мы все были ничтожествами, и Эдди придумал этот трюк с королями Франции для журналистов.

В Европе нас не приняли бы ни в Лондоне, ни в Париже. Так что уж говорить о XIV веке.

Возможно, все было бы проще, если бы существовала только семья моей матери. А вот и она на фоне дома в Восточном Хэмптоне. А здесь — женский клуб на 53-й улице. Вы только взгляните на эти шляпки-колокольчики! К головным уборам я прибегала в крайних случаях — их уже почти не носили, — и, кроме как во время путешествия по Индии, вы редко встретите их на мне в моих альбомах. О, на скачках и при Дворе, само собой разумеется. В Вашингтоне тоже, но там я бывала недостаточно часто, чтобы можно было всерьез говорить о шляпках.

Ладно, Дженет была человеком долга. Она вышла замуж за папу и, осознав, что он ни на что не годится, еще много лет притворялась счастливой. Денег на то, чтобы оплачивать прислугу, обучение в школе, шофера не хватало с самого начала — папа все тратил на лошадей и автомобили. Он работал биржевым маклером и сходил с ума от автомобилей и лошадей. Ему удалось разориться, занимаясь спекуляцией в ущерб здравому смыслу. Большинство наших знакомых и вообще всех американцев тоже имели все шансы обанкротиться на бирже в 1930 году, но папа прогорел намного раньше, и наступивший кризис даже не выбил его из колеи — он лишь забрал последние крохи.

Понимаете, в глазах журналистов мы были богатыми людьми, но богатые люди знали, что мы таковыми не являемся. Не такими богатыми, как они. С другой стороны, они вели себя так, будто мы ими были. Никакой разницы не чувствовалось. Американцы не делают различий, если вы относитесь к тому же кругу, что и они. Жить было просто, во всяком случае, мне, потому что Дженет прибегала к определенным уловкам: она воспитывала нас в строгости при любых обстоятельствах, и экстравагантные увлечения папы, такие как лошади и автомобили, считались чем-то, что необходимо людям прощать. Это была великолепная стратегия. Она работала до кризиса 1929 года и после, когда стало естественным, что мы разорены так же, как все. За исключением того, что в нашем кругу разориться — часто означало иметь либо немного меньше денег, чем раньше, либо в два раза меньше, чем раньше, либо ровно столько, чтобы восстановить предыдущий капитал; что касается нас, то мы в очередной раз оказались на обочине жизни, так как были самыми разоренными из всех разоренных. Как мы могли разориться, если папа и так еле-еле сводил концы с концами?