Что касается меня, то я мечтала, чтобы Джеки упала в воду и чтобы я спасла ее под восхищенным взглядом папы, который кричал бы: «О, Скейт, давай, черт возьми!».

Однако Джеки никогда не падала в воду, а папа и не думал выражать мне свое восхищение. Я ждала, пока он на нее посмотрит и взгляд Джеки загорится в свою очередь. Я грустила, но не подавала виду, стараясь сдержать слезы.

Здесь у нас мокрые волосы. У нас обеих волосы жесткие и не вьющиеся. Одно из главных преимуществ в жизни.

Вам бросается в глаза маленькая грудь. Очень красивая, в самом деле. Но маленькая, как и сейчас. До какого года… до какого года было не обязательно иметь большую грудь?

После войны Поланд стал гражданином Англии — он женился на англичанке. Это был поляк, похожий на американского актера, если вы понимаете, что я хочу сказать. Маленькие усики, шейный платок. Нет, не шелковый. Из хлопка. Он ненавидел прикосновение шелка к коже.

Поланд не был красив. На этой фотографии на нем тенниска из «Рэкет Клаба». Он выиграл ее в карты, в покер, у мужа Джеки. Он никогда не осмеливался появляться в «Рэкет Клабе». Поланд полагал, что его не примут, потому что внешне он слегка походил на еврея. Тем не менее он отнюдь им не был. Я могу в этом поклясться.

Я не вышла бы за еврея в 1959 году в Англии. Или в Вашингтоне.

Нет, он не был красив. Друзья звали его Поджи — сарделька. Это военно-морской жаргон.

Поланд очень сильно желал меня. Хотел детей. Хотел принимать гостей и вести счастливую семейную жизнь. Он сколотил состояние. Поланд дал мне все, к чему я стремилась — что именно я не скажу вам даже сегодня, мне до сих пор страшно. Я не рассказываю о таких вещах. Деньги — Щекотливая Тема. Тем не менее, когда я попросила у него загородный дом, он немедленно купил его. Любовь в ста километрах от Лондона. Разумеется, лондонский дом я тоже переделала. Его жена почти ничего ему не оставила, но так было лучше. Поланд дал мне карт-бланш. И открыл счет в «Каутт'с».

Он предпочитал жить в Англии — он не любил Америку, ненавидел Нью-Йорк. Чем бы он занимался в Вашингтоне? Я стала княгиней. Несколько позже именно Трумэн[3] назвал меня Сама Княгиня. Я была единственной американской княгиней и, наконец, единственной, кого называли Сама Княгиня. Не какая-то княгиня, понимаете. А только Сама Княгиня.

Мы вступили в законный брак. Я попросила у Рима разрешение аннулировать предыдущий, так как на этом настояла Джеки из-за своего мужа. Его семья принадлежала к американским католикам.

Он изменял Джеки. Он был самым донжуанским донжуаном из всех донжуанов. В конце концов ей вскоре стало об этом известно, разумеется, уже после свадьбы. Она думала, что Бартон, что все мужчины поступают так же. В противном случае она не устранила бы его, Бартона, так быстро. Она призналась мне в этом намного позже. После того, как я ушла от Поланда. Она сказала, что считала Бартона таким же, как все мужчины, и что если бы знала или, точнее, поверила мне, то действовала бы по-другому. Однако она полагала, что я хочу заставить ее ревновать к моей жизни с драгоценным Бартом. Единственный раз, когда я забила очко в свою пользу.

Как начался роман с Поландом? О, Поланд пригласил меня на чрезвычайно дорогое благотворительное мероприятие, которое мы не могли себе позволить. Война закончилась не так давно — нужно было восстановить столько всякого добра, накормить стольких голодных детей. Даже дипломатам, и особенно американским, сироты обходятся в кругленькую сумму. Барт был в Вашингтоне. Он намеревался затем поехать в Нью-Йорк на эту чертову работу в издательстве, такую перспективную, которая сделала бы нас образцовой парой, живущей достаточно близко от Лексингтон-авеню. Предполагаю, что в обед мы съедали бы один сандвич на двоих, прежде чем я отправлялась бы на занятия в университете, — Барт хотел, чтобы я соответствовала его уровню, — а посетители музея, где мы назначали бы друг другу свидания, удивлялись бы: «Как же они еще молоды!».

Последний бокал я подала Поланду у себя дома. Он был здесь впервые. Поланд не замедлил сказать мне, что дом произвел на него впечатление, и я ему поверила. Не хотела бы я заняться и его обителью? Он был одет точь-в-точь, как папа и как все мужчины, находящие меня восхитительной в моем статусе замужней женщины. Мужчины, чьи жены во время моего отъезда в Европу говорили, что я очаровательная девчурка, которой очень повезет, если она захомутает какого-нибудь парня из «Рэкет Клаба» и будет таскать за собой в трейлере кремового цвета своих двенадцать детей. Не такой я видела свою жизнь, не такой видел меня Поланд. Он смотрел на меня как на взрослую. Я была не очаровательной девочкой, а желанной женщиной, и этим вечером Поланд мне это сказал. Он расстался со своей второй женой, у которой взял все, что хотел — денег, чтобы приумножить свое состояние, о чем он мне любезно поведал. Он был в таком возрасте, что мог бы сойти за моего отца. И Поланд понимал это: он осознавал, что был смешон и, наконец, скучен. Это я взяла его руки в свои, чтобы убедить в обратном. Я могла бы держаться с ним иронично, или холодно, или взволнованно, однако я повела себя вовсе не так. Поланд почувствовал это и признался, что у него состоялся разговор с Джеки. Она посоветовала ему жениться на мне. Это он должен был держать меня за руки. Он был так счастлив, что у меня не могло сложиться о нем плохого мнения. Мне было хорошо известно, что мнение имеет большое значение для людей, я узнала об этом очень рано и иногда сама себе кажусь странной, потому что редко позволяю себе иметь о ком-нибудь мнение — у меня возникает впечатление, что я роюсь в чьем-то нижнем белье. Мне не хотелось выглядеть трогательной и уязвимой. Да, мне нужны были деньги Поланда, но я не собиралась ломать перед ним комедию. Уязвимость — самое простое оружие, которое мы используем в большинстве совершаемых нами преступлений, и я считала бы себя бесчестной, если бы играла в такую игру. Я все, что угодно, только не мошенница. Я читала, что нас с Джеки называют пожирательницами мужчин, однако я никогда не корчила из себя несчастную, прячущуюся от бомбардировок беженку, если вы понимаете, что я имею в виду.

И такой я была с семи лет.

Поланд не был добрым, как Барт. У него не было такой кожи, таких волос. Он мог быть жестоким. На него наложили отпечаток усилия, которые он приложил к тому, чтобы стать важной персоной, которую трудно не заметить. Создавалось впечатление, что в нем смешалось много кровей. Кровь его семьи была слишком богатой и слишком утомленной, как великолепная бутылка бордо, которая по истечении длительного времени портится. Обновление было возложено на него одного. И на этом он не экономил.

Он был сентиментальный и прямолинейный.

Вероятно, вид у меня был нездоровый, так как друзья начали выражать свое беспокойство. Все знали, что Бартон возвращается в Вашингтон, и говорили мне: «Бедняжка, ты и в самом деле собираешься нас покинуть?» Жизнь в США была намного проще, чем в послевоенном Лондоне или английской провинции, где все еще было пайковое распределение довольствия и все такое прочее, но при этом мы вели такую веселую жизнь, что все хотели продолжения. К тому же, сюда примешивалась проблема возраста: если я вернусь в Америку, то изменюсь, в то время как оставшись в Англии, не постарею, во всяком случае, в этом году. Мы не желали, чтобы наша молодость неожиданно прервалась в начале лета.

Поланд решил остаться со мной этим вечером. Думаю, ему было важно изучить товар. Я могла бы отказаться, дать пощечину, закричать, что все расскажу Джеки или даже Барту, — ему очень нравился Брат, — однако я этого не сделала. Мы собирались заключить сделку, и я выложила карты на стол. Я всегда действую честно, когда не могу поступить иначе.

Это был мой самый длительный брак. Да, разрушив его, я испытываю угрызения совести. Мы развелись в 1974 году, а еще через два года Поланд умер. И все же никаких сожалений. Я не могла поступить иначе. Он это понял, так как заполучил меня таким же образом. Если бы Бартон в свое время по-другому решил свои затруднения, если бы у него действительно были деньги, рано или поздно я вышла бы замуж за другого, однако, без сомнения, не за Поланда. Ладно, сейчас я не намерена… С Поландом было хорошо, сами понимаете. Я снова окунулась в развлечения, однако на этот раз у меня было больше свободы. Поланд не был таким восторженным, как Барт. И не цеплялся за меня так, как Барт. Он посещал клуб, играл в карты, встречался с друзьями. Мы с Бартом всегда повсюду были вместе, всегда-всегда, и именно этого мне не хватает сейчас больше всего. С Поландом я в несколько большей степени оставалась сама собой. Я сама себе была интересна.