— Слушайте, — сказал Орландо. — Может быть, решим эту дилемму позже, в более спокойной обстановке? Ваши вопросы не из тех, на которые можно ответить без основательного обдумывания.

Маргарет Кюн взъерошила волосы и закинула ногу на ногу. Должно быть, она покупала брюки на четыре размера больше. Даже закатанные на лодыжках, они, тем не менее, доходили ей чуть ли не до подмышек. Попытка строить из себя клоуна.

Зануда-клоун. Маргарет-Софья. Та вваливалась со своим раздражительно прекрасным настроением, эта взялась бог весть откуда со своими колбасными вопросниками… И та, и другая одинаково не вписываются в основное действие.

— Я останавливался у вашей сестры — в отеле «Оперхаус» не было мест.

Она сложила бумаги, закрутила колпачок ручки и запихала все это в огромную сумку.

— Тогда вы знакомы с кланом Кюнов.

Он кивнул головой.

— Экземплярчики — просто конец света, — пробормотала она.

И издала резкий визгливый смешок. Эта роль была явно написана для сопрано. Она достала сигарету, нащупала пепельницу и извлекла из кармана куртки на животе зажигалку весом с полкило. Словно из паяльной лампы, из зажигалки вырвался сноп пламени, и смолистый запах крепкого табака прошиб тенора до самых бронхов.

— Психи, — сказала она. — Одно слово — психи.

Орландо закашлялся.

— Всего лишь безобидное старческое слабоумие…

Она затянулась с такой силой, что раскаленный кончик сигареты осветил панель приборов, и из каждой ее ноздри выползло по едкому облаку.

— Нет, они не слабоумные. Они психи. Это разные вещи.

Психоз иногда заключается в том, что ты считаешь психами окружающих. По поводу и без. Он оторвал взгляд от дороги и повнимательней рассмотрел спутницу. На отвороте ее куртки был пристегнут светящийся пластиковый скелетик, косточки которого едва заметно пританцовывали. Девчонку, способную нацепить подобную вещицу, нельзя считать полностью здоровой.

— И в чем же это выражается?

Снова смешок. На этот раз он утонул в клубах дыма в стиле паровозов тридцатых годов.

— Долго объяснять. Слишком долго. Одна очень старая история.

Она, видимо, курит не табак, а самый что ни на есть настоящий уголь. В детстве, во время религиозных бдений в Педрасене, старики выпускали из своих трубок похожие клубы дыма, и тогда Орландо казалось, что они все скоро умрут от тяжелых ядов, проникающих им в глотки.

— И что же вы с Каролой делаете в этом доме?

Она вжалась в сиденье.

— У меня с ними больше нет ничего общего. Я уехала.

— Но вы возвращаетесь.

— На два дня. Подышу лесным воздухом и снова уеду. Они меня больше не интересуют. Не люблю живых мертвецов. Впрочем, однажды я совсем не вернусь в Сафенберг.

О своей сестре говорить она не хотела… Почему?

— И все же вы так и не сказали, почему они психи.

Она зажала дымящуюся сигарету в правом уголке рта.

— Как ни крути, только психи понапрасну тратят свою жизнь.

— А они ее тратят понапрасну?

— Да, потому что остались там.

Когда она говорила о них, в ее голосе чувствовалась ненависть и колкость; он достаточно разбирался в голосах, чтобы расслышать язвительные интонации и нотки издевки.

— Почему же остаться — значит быть психом? Ведь этот дом не тюрьма, у него свои прелести, свои…

— Нет.

Она оборвала его так резко, что он даже подскочил.

— Вы приехали постояльцем, вы, наверное, видели их чинно восседающими в саду, в салоне, и поэтому говорите о прелестях и покое… Вам это кажется счастьем, но вы ничего не знаете… Эти старики настоящие сумасброды, это сидит у них внутри и это заразно. Это называется наследственностью. Никто из них не смог вырваться из этих мест, лишь мне одной удалось. Но вы видите, я еще не до конца победила… Иногда я возвращаюсь.

Лишь тут Орландо заметил, насколько сильно его руки сжимали руль. Нужно избавиться от этого напряжения. Вместе с Маргарет Кюн в салон «вольво» проникли привидения. Скорее стряхнуть это наваждение!

— Сначала вы спрашиваете меня о разнице между сосисками будущего и настоящего, потом описываете ужасный дом, который силой удерживает своих обитателей…

Девушка отрицательно покачала головой.

— Наоборот. Этот дом никого никогда не держал… Просто у его жильцов не хватает сил, чтобы убежать.

— Здесь есть какая-то тайна?

Снова хихиканье, похожее на птичий писк… Бестолковая осенняя птица, неуверенно выводящая свою безрадостную трель.

— Да.

— И какая же?

Чокнутая. Точно чокнутая. Близняшки — просто оригинальные пожилые дамы, художник — престарелый требовательный эгоист. В отце вообще нет ничего эксцентричного. Но что касается прабабки…

Она снова затянулась, и но салону пополз обжигающий едкий дым.

— Я знаю не все — только то, что у тайны есть имя.

— И что это за имя?

— Хильда Брамс.

Перед глазами возникло лицо паралитички. «Однажды она замолчала», — эта фраза была одновременно тайной и ключом к разгадке… Что крылось за этими блеклыми, утратившими цвет глазами? Какую роль она играла, и играет ли ее еще, прикованная к креслу? Когда он увидел ее впервые в зимнем саду, ему показалось, что он слышит скрежет ее костей… Почти прозрачное тело, из которого выдохлась густота и плотность жизни… Она медленно исчезнет, потихоньку испаряясь и став в конце концов невидимой… словно ледяная статуя, которую уже подтопляют солнечные блики в весеннем цветении парка… Хильда Брамс… Что передала она своим дочерям и потомкам, какой яд по капле влила в Каролу — одну из последних в цепочке наследственности?

Маргарет Кюн уставилась в пустоту. Ночь еще окончательно не вступила в свои права. Она поджидала их в конце пути, там, в Сафенберге.

Лысина Людвига.

Как простое сочетание плоти и кости может содержать столько света? Каждая пора, казалось, излучала ослепительное сияние. Когда он выпрямился, металлическая оправа очков ярко сверкнула в кромешной тьме липовой аллеи.

— Не ожидали увидеть вас сегодня вечером, господин Натале. Для нас это огромная честь и доказательство того, что наш дом был к вам гостеприимен.

Формулы вежливости застряли у него в горле, как только он заметил свою дочь. Они обменялись холодным поцелуем, и все вместе прошли в холл, пропахший старым воском.

Сквозь застекленную дверь Орландо увидал старух-сестер, сидящих под лампой в салоне. Карты дрожали в их руках, а покрытые рисовой пудрой лица смахивали на белые гипсовые маски. Маргарет подошла к ним. Силуэт рыжего клоуна. Не хватало только огненного парика и носа из папье-маше. Старые дамы, не поднимая глаз, подставили щеки для поцелуя.

В темноте он поднялся по лестнице и свернул направо, к своей комнате.

С момента его появления всё в этом ночном особняке своим существованием было обязано лишь невидимому присутствию Каролы. Она одна вдыхала жизнь в эти стены, в эти столы с размытыми контурами, в эти попрятавшиеся по углам комнат круглые ночные столики. Она одна поддерживала гармонию. Она единственная не была здесь привидением… Он чувствовал ее запах, видел волнующие искорки смеха в зеленом спокойствии ее глаз, чувствовал ее крепкую округлую ладонь в своей руке. Карола, живая… Больше, чем жизнь.

Дверь отворилась, и он прильнул к ее влажным и теплым губам. В полутьме ее желанное тело прижалось к нему, испустив вздох, исполненный такой любви, что он почувствовал себя окрыленным, парящим в небе над холмами Волькенхофа. Отныне и навеки Карола станет всей его жизнью, ибо ничто и никогда не сравнится с этой охватившей их страстью, намертво приковавшей друг к другу волну и скалу.

Они были штормом и тихой гаванью. Нужно было сжимать ее так сильно, чтобы ничто и никогда их не разлучило, чтобы между ними не проскользнуло недоразумение, могущее приблизить конец этой необъятной, нежной и вместе с тем грозной бури, в самом центре которой они вдруг оказались… Его пальцы запутались в длинных волосах Каролы… Долгий страстный вздох слегка коснулся его уха, и они, зашатавшись от опьянения, еще сильнее прижались друг к другу в полумраке комнаты.