— Коэльо, Гарик!

— Ну да. Просто я перед этим редактировал кулинарную книгу. Ты же от меня ее получила…

Мимо них спокойно, величественный взгляд орла, прошел Глеб Морев. Трешнев уже показывал ей этого академика-исследователя Академии фуршетов. Именно он поднял в своих трудах проблему «критической фуршетной массы». Кажется, сегодня ученый муж получит немало свежего, хотя, может, и однообразно свежего материала.

— Паришь и воспаряешь над своими замыслами и помыслами, а река времен между тем несется бурным потоком… Кто знал, что такое произойдет именно с Горчаковским! Ведь наш «СПbook» накануне ему сделал очень интересные предложения, и он обещал приехать и обсудить именно сегодня, как раз под крышей «ПушДома».

Услышав это у себя за спиной, Ксения застыла в ожидании продолжения.

— А как же его «Бестер»?

— Там у него начались проблемы… Во всяком случае, он принял наше предложение почти что с радостью. И вот на тебе! Потеряли раскрученный бренд.

— Ты имеешь в виду его проблемы?..

Увы, ответа не последовало.

Умиротворенный гул всеобщей литературной болтовни вокруг раздробили крики. Чем-то знакомые, звуком напоминающие вопли гиппопотама — то возвышающиеся до любовного призыва, то ниспадающие до рева раненого гиганта.

И здесь Камельковский!

И здесь просчитался!

Караванов, как видно, извлек уроки из стычки в Евро-Азиатском литературном клубе и подготовился основательно. Теперь он словно дирижирует симфоническим ревом Камельковского, размахивая перед ним своим планшетником, впрочем, на расстоянии, для планшетника безопасном.

Говорить Воле приходилось довольно громко. Его видимая цель — привлечь к этому конфликту как можно больше зрителей и добиться того, чтобы суть происходящего они поняли.

В этом ему активно помогал Трешнев. Стоя рядом с Каравановым, но спиной к нему он, по всему, давал объяснения литературным зевакам.

Наконец Камельковский, сообразив, что дальнейшее его пребывание в центре концентрирующегося внимания ничего хорошего ему на будущее не обеспечит, с агонизирующим ревом устремился к выходу.

Они с Инессой подошли к бойцам за справедливость.

— Ну что, — с иронией обратилась Инесса к Трешневу, — доконали дедушку?

— Этот дедушка еще простудится на наших похоронах! — с наигранным гневом воскликнул академик-метр д’отель, но, заметив, что созерцавшие происшедшее пока что не разошлись, заговорил совсем спокойно: — Дамы и господа! Приносим извинения за некоторый шум, возможно отвлекший вас от основных событий этого мероприятия. Вы наблюдали всего лишь попытку разрешения производственного конфликта между генеральным директором и владельцем издательства «Парнас» товарищем Донатом Авессаломовичем Камельковским и бывшим главным редактором оного Владимиром Федоровичем Каравановым. Товарищ Камельковский, задолжавший своим работникам и авторам, по самым скромным подсчетам, более миллиона рублей, не только всячески увиливает от справедливой оплаты, но и пытается найти удобные площадки для новых авантюр. С чем и прибыл в литературный Санкт-Петербург из Москвы, которая возмущенно гудит, обсуждая его мутные подвиги. Мы с Владимиром Федоровичем лишь публично разорвали ту паутину, которая плелась здесь по ваши творческие планы и свершения…

— Позвольте уточнить, молодой человек! — дама, всем своим обликом олицетворявшая потомственную петербурженку смольного извода, выступила на шаг из кучки слушающих. — Но вчера Дмитрий Николаевич говорил мне, что Донат Авессаломович посетил наше отделение ПЕН-клуба и договорился о взаимовыгодном сотрудничестве.

— Спасибо за ценнейшее сообщение! — Трешнев поклонился даме. — Мы незамедлительно выясним, до какой взаимовыгоды мог договориться ваш славный клуб с очевидным банкротом. А всем авторам настоятельно советуем не играть в «парнасскую» рулетку. Победа будет не за вами! Пойдемте, Владимир Федорович!

Трешнев увлек всех своих от места литературно-гонорарной баталии.

— Теперь здесь чисто, светло… Сейчас перекусим что-нибудь и продолжим общение.

— Андрей, я видела здесь этого твоего… Андрюшу Вершунова.

— Я тоже видел. Но отредактируй свою фразу: «…твоего антипода Вершунова».

— Я надеялась, у тебя чувство юмора — безотказное.

— Разумеется. Проявляется только в необходимых и достаточных случаях.

— Просто я придумала, что ему сказать, если он опять к нам подойдет.

— Для начала — поздороваться.

— Он сам поздоровается. Обольет нас своей патокой. Более приторного человека я не встречала!

— Просто он повсюду ищет, как бы обменять свою патоку на полноценный мед. Суррогатчик и сам суррогат. Сын века.

Трешнев насупился — как видно, напоминание о Вершунове вызвало у него какие-то свои, неприятные воспоминания. Ксения попыталась его отвлечь:

— Я и Рэма Брандта видела!

— Счастливая! А почему бы его не увидеть, ведь он питерский. Приехал на побывку. Кстати, надо будет обратить его внимание на то, что здесь подают и пельмени. Малая родина своего сына голодным не оставит…

Ну, язык! Хотя, помимо Брандта, здесь полно знаменитостей познаменитее.

И все, то есть и знаменитости эти, и те, кто их такими делает, подтягиваются к столикам. Непрестанно кланяясь, обмениваются впечатлениями, сомнениями, уколами, подколами.

Что бы все они делали без таких объединяющих встреч? Где бы так демонстративно, так публично любили друг друга, в душе нежно, по-приятельски мечтая перестрелять?

Собрать бы их где-нибудь вместе. Не в зеркальных залах, не за ломящимися от угощений столами, не на виду у теле- и видеокамер, а там, где характеры и привычки каждого проявляются резче всего, — за раздачей голодных пайков, при дележе спальных мест в зале с выбитыми окнами, в очереди в замерзшую уборную…

Но сейчас нет писательских коммун, нет сумасшедшего дома-корабля, негде устраивать эксперимент на альтруизм. Да и не выдержат нынешние ни пайков, ни дележа, ни развалившегося водопровода (он не замерз, просто трубы разворовали), а писательский корабль разлетится вдребезги раньше, чем заканчиваются фуршеты.

Кого наградили, за что и чем, Ксения не поняла. Что сказал мэтр и чем мотивировало свой выбор жюри, тоже прошло мимо нее. Что ели и что выносили с фуршета, вряд ли помнил и сам Ласов. Одно можно сказать: фуршет был организован по всем законам русского гостеприимства. Высокая пьянка, как сказал классик, эксперт как раз по этой части.

Возможно, ее внимание сбило неожиданное появление из толщ фуршетной массы улыбающегося Беркутова. Он с детским удовольствием вручил Трешневу измятый клочок бумаги.

— Ваш турецкий роман нашли. Но в Киеве. Звоните завтра по этому телефону и договаривайтесь, как получить.

Оказывается, один из его питерских друзей библиофилов-библиоманов, пройдя по какой-то только им, чернокнижникам, ведомой цепочке, установил, что экземпляр искомого «Кизилового утеса» совершенно точно есть в Киеве, у тамошнего собирателя. И скан этой книги этот киевлянин готов обеспечить незамедлительно.

— С тебя, Андрей, хорошая книга, — завершил свое счастливое сообщение Беркутов.

— Гоша, разве все хорошие книги еще не стоят на твоих полках?! Я не верю.

— А придется поверить. У меня нет, например, — ты, наверное, удивишься, — пятой книги из блоковских томов «Литературного наследия»… И я буду тебе очень признателен…

— Гоша! Можешь считать, что я уже начал поиск!

— Не обмани! Пообещал при свидетеле! — И Беркутов бросился от них на перехват какого-то нужного ему фуршетчика…

— Ты мужа в Киеве не хотела бы проведать? — спросил Трешнев.

Ксения ответила не сразу:

— Оплатишь командировку?

— Нет, разумеется. Но, может, общее дело подвигнет тебя на встречу с супругом?

Трешнев-Трешнев…

Как же она обрадовалась, когда они вышли из ресторана!

Налет москвичей на Питер наконец закончился. Можно ехать домой. Что сталось с теми, кто сошел на полпути к финалу и не удосужился своей порции славы, Ксения не ведала. Да и какое дело ей до радостей и бедствий премиальных!.. В конце концов, обо всем узнает завтра. Прочтет в какой-нибудь литературной газете, или в дайджесте Караванова, или в новостной ленте.