Он смотрит на свои руки, качая головой.

— Нет, конечно же, нет, — говорит он тихо. Прочищает горло. — Что ж, я вернусь завтра? Тринадцать часов.

— Тринадцать часов... с данного момента?

Уорнер смеется. Поднимает голову.

— В час дня.

— Хорошо.

Он смотрит мне в глаза. Мгновение улыбается мне, а затем разворачивается и выходит из комнаты. Не сказав никому ни слова.

Йен пялится на меня. Снова.

— Я... что ж, я в полнейшем замешательстве, — говорит Брендан, моргая. — Вот прямо сейчас... что только что произошло? Он улыбался тебе? Искренне улыбался?

— Мне показалось, что он влюблен в тебя, — говорит Уинстон, хмурясь. — Но, вероятно, из-за того, что у меня болит голова, да?

Я изо всех сил стараюсь смотреть на стену.

Кенджи распахивает входную дверь.

Заходит в комнату.

Один.

— Ты, — говорит он, указывая на меня и прищурившись. — Тащи сюда свою задницу, сейчас же. Нам с тобой, — говорит он, — нужно поговорить.

Глава 25

Я бреду к двери и Кенджи хватает меня за руку для того, чтобы вывести из квартиры. Он оборачивается и кричит оставшимся: — Приготовьте себе что-нибудь на ужин, — после чего мы выходим.

Мы стоим на площадке возле квартиры Адама, и я впервые осознаю то, что здесь имеются и другие лестничные пролеты, уходящие вверх. Куда-то ведущие.

— Пойдем, принцесса, — говорит Кенджи. — Следуй за мной.

И мы поднимаемся.

Проходим четыре, пять лестничных пролетов. Может быть, восемь. Или пятьдесят. Понятия не имею. Я уверена только в том, что к тому моменту, когда мы достигаем верха, я успеваю одновременно и запыхаться, и смутиться из-за этого.

Когда мне, наконец-то, удается восстановить дыхание, я осматриваюсь по сторонам.

Невероятно.

Мы оказались на крыше, мир вокруг нас погружен в кромешную тьму, если не считать звезд и месяца, которые кто-то водрузил на небо.

Порой я думаю о том, находятся ли планеты, как и прежде, там, наверху, по-прежнему ли они выстроены, удается ли им после всего этого времени уживаться друг с другом. Может быть, мы могли бы чему-нибудь у них поучиться.

Нас окутывают порывы ветра, и я дрожу, пока мое тело приспосабливается к температуре.

— Иди сюда, — говорит мне Кенджи. Он указывает жестом на выступ, и садится на самый край крыши, болтая ногами над тем, что могло бы стать для него самой короткой дорогой к смерти. — Не переживай, — говорит он, замечая выражение моего лица. — Все будет в порядке. Я частенько здесь сижу.

Когда я, наконец, сажусь рядом с ним, я осмеливаюсь взглянуть вниз. Я болтаю ногами с вершины мира.

Кенджи приобнимает меня одной рукой. Потирает мое плечо, пытаясь меня согреть.

— Ну так, — говорит он. — Когда же этот важный день? Ты уже назначила дату?

— Что? — удивляюсь я. — Для чего?

— Для того дня, когда ты перестанешь быть такой тупицей, — говорит он, бросая на меня сердитый взгляд.

— О, — я съеживаюсь. Пинаю воздух. — Вероятно, он никогда не наступит.

— Да уж, ты, пожалуй, права.

— Заткнись.

— Знаешь, — говорит он, — я понятия не имею, где Адам.

Я напрягаюсь. Сажусь прямо.

— Он в порядке?

— Будет в порядке, — говорит Кенджи, покорно вздыхая. — Он просто действительно взбешен. Он испытывает боль. И стыд. И всякое эмоциональное дерьмо.

Я снова опускаю взгляд. Рука Кенджи свисает с моей шеи, и он притягивает меня ближе, прижимая к своему боку. Я опускаю голову на его грудь.

Между нами возводятся и рушатся моменты, минуты и воспоминания.

— Я думал, что вы были действительно крепкой парой, — наконец, говорит Кенджи.

— Да, — шепчу я. — Я тоже.

Несколько секунд бросаются вниз с крыши.

— Я настолько ужасный человек, — говорю я едва слышно.

— Да уж, — вздыхает Кенджи.

Я тяжело вздыхаю. Опускаю голову на руки.

Кенджи снова вздыхает.

— Не переживай, Кент тоже вел себя как мудак, — он делает тяжелый вдох. — Но, черт побери, принцесса, — Кенджи смотрит на меня, слегка качая головой, и возвращая свою внимание вечеру. — В самом деле? Уорнер?

Я поднимаю голову.

— В смысле?

Кенджи приподнимает бровь, смотря на меня.

— Мне достоверно известно о том, что ты не глупа, поэтому, пожалуйста, не строй из себя дурочку.

Я закатываю глаза.

— Я действительно не хочу снова заводить этот разговор...

— Меня это не волнует. Тебе придется поговорить об этом. Ты не можешь просто так влюбиться в Уорнера, и не рассказать мне о том, по какой причине ты это делаешь. Я должен убедиться в том, что он не ввел тебе в голову чип или что-нибудь вроде того.

Я молчу практически целую минуту.

— Я не влюбляюсь в Уорнера, — тихо говорю я.

— Ну да, конечно же.

— Я не влюбляюсь, — настаиваю я. — Я просто... не знаю, — вздыхаю я. — Я не знаю, что со мной происходит.

— Это зовется гормонами.

Я укоризненно смотрю на него.

— Я серьезно.

— Я тоже, — он наклоняет голову, смотря на меня. — Это биологическая составляющая. Научная. Может быть, твои женские прелести пребывают в научном замешательстве.

— Мои женские прелести?

— О, прости, — Кенджи притворяется обиженным, — ты бы предпочла, чтобы я воспользовался точной анатомической терминологией? Потому что твои женские прелести меня не пугают...

— Нет уж, благодарю, — мне удается слегка рассмеяться, но моя жалкая попытка сменяется вздохом.

Боже, все так меняется.

— Он просто... совсем другой, — слышу я свой голос. — Уорнер. Он не такой, каким вы его считаете. Он милый. И добрый. И его отец ужасающе к нему относится. Ты даже не представляешь, — я делаю паузу, думая о тех шрамах, которые я увидела на спине Уорнера. — И, что самое важное... я не знаю, — говорю я, смотря в темноту. — Он действительно... верит в меня? — я смотрю на Кенджи. — Все это кажется глупым?

Кенджи с сомнением смотрит на меня.

— Адам тоже в тебя верит.

— Да, — говорю я, глядя во мрак. — Полагаю.

— В смысле, полагаешь? Этот парень считает, что ты создала воздух.

Я практически улыбаюсь.

— Я не знаю, какая именно версия меня нравится Адаму. Я уже не та, какой была в школе. Я больше не такая. И, думаю, что ему нужна та девушка, которой я была раньше, — говорю я, смотря на Кенджи.

— Я думаю, ему хочется делать вид, что я — такая девушка, которая практически не разговаривает и все свое время проводит в страхе. Такая девушка, которую ему все время необходимо защищать и опекать. Я не знаю, нравится ли ему то, кем я являюсь сейчас. Не знаю, может ли он с этим справиться.

— Получается, в ту минуту, когда ты открыла рот, ты попросту разрушила все его мечты?

— Я скину тебя с крыши.

— Теперь я определенно понимаю, почему ты могла бы больше не приглянуться Адаму.

Я закатываю глаза.

Кенджи смеется. Наклоняется назад и тянет меня за собой. Наши головы опускаются на бетон, небосклон смотрит на нас со всех сторон. Мне кажется, что меня окунули в чернильницу.

— Знаешь, это на самом деле весьма и весьма логично, — наконец, говорит Кенджи.

— Что именно?

— Я не знаю, в смысле... ты ведь целую вечность провела в изоляции, да? В твоей жизни не было кучи парней, которые бы тебя постоянно тискали.

— Что?

— В смысле... Адам стал первым парнем, который вообще был... добр к тебе. Черт, да он, пожалуй, был вообще первым человеком на свете, который был к тебе добр. И он может дотрагиваться до тебя. И он, сама знаешь, не уродец, — пауза.

Честно говоря, я не могу тебя винить. Сложно жить в одиночестве. Все мы порой впадаем в некоторое отчаяние.

— Хорошо, — говорю я медленно.

— Я имею в виду то, — говорит Кенджи, — что, по—моему мнению, логично то, что ты влюбилась в него. Ну, знаешь, как бы по умолчанию. Кто еще, если не он? У тебя был крайне ограниченный выбор.

— О, — говорю я уже тихо. — Точно. По умолчанию, — я пытаюсь засмеяться и терплю неудачу, сглатывая комок эмоций, застрявший у меня в горле. — Иногда я теряю уверенность в том, что я вообще различаю, что настоящее, а что — нет.