— Она упала с неба! — рассмеялся Алан.

— Я была «женой бога». — Амрита улыбнулась. Она достаточно давно общалась с ними, чтобы знать, как это прозвучит.

Мужчины переглянулись.

— Женой… бога?!

— Девадаси. Я танцевала в храме.

Амрита рассказала о похищении и принце Арджуне. О своей дочке. О Шиве. Пленные слушали ее рассказ, как слушали бы сказки из «Тысячи и одной ночи».

— Танцы, — медленно произнес Алан, — когда-то я умел танцевать менуэт.

Его взор сделался отрешенным, далеким. Он вспомнил Лондон, прекрасную, наполненную событиями жизнь, карточные игры и дуэли, прогулки надушенных щеголей с кудрями до плеч, пышные пиры, актрис из театра «Друри-Лейн», лондонский мост и покрытую рябью во время дождя воду Темзы. Он жил легко и привольно, а потом проигрался в карты и его звезда закатилась. Он отправился в Индию за богатством, не зная, что едет за смертью. Лучше бы он бросился с того самого моста!

Не слушая возражений, Амрита села, потом поднялась на ноги.

— Хотите, я вам станцую?

— Думаю, тебе лучше полежать, — заметил Алан, но женщина ответила ослепительной улыбкой.

Пленные отступили к стенам, чтобы дать ей место, и встали полукругом. Те, кто не мог подняться, лежали и смотрели на нее снизу вверх.

Амрита впервые танцевала без привычного наряда, без звона колокольчиков на браслетах рук и ног, вторящих ритму барабанов, танцевала в грязном и темном бараке, для людей, бесконечно далеких от всего, к чему она привыкла с детства, не верящих в ее богов и обреченных на смерть.

Едва ли они понимали, что ее танец — это романтическая песнь о божественной и земной любви; их взоры привлекал каскад изящных и сложных движений, сияние глаз, колыхание похожих на блестящую черную реку волос.

Амрите казалось, будто она говорит на некоем едином, всеобщем языке, доступном любому человеку, в груди которого бьется сердце и жива душа.

Возможно, ее сегодняшние зрители ощущали то же самое, потому что, как только она остановилась и замерла, кто-то из них восхищенно произнес:

— Да ты и правда богиня!

Чуть позже, когда Амрита села у стены, к ней подошел Алан и тихо сказал:

— Тебе нельзя оставаться здесь, в бараке, среди нас. Тебе нужно бежать. Наше положение безнадежно, но ты… Ты должна попытаться вернуться в свой храм.

Наступил очередной пасмурный день. Облака укутали небо серой вуалью; они плыли вдаль, словно череда сновидений, незаметно меняя свой облик. Зелень джунглей выглядела яркой и свежей, но деревенские улицы, едва видимые за пеленой бесконечного дождя, казались бесцветными и унылыми.

Девар ехал верхом, разбрызгивая грязь, рядом с другими воинами, ехал с тяжелым сердцем и невеселыми мыслями.

Ему удалось выбраться из джунглей и вернуться в Майсур. Он без колебаний предстал перед командованием и честно рассказал обо всем, что с ним случилось. Сказал, что хочет быть воином, а не слугой и предпочитает опасность унижениям.

Хайдар Али, который всегда внимательно относился к желаниям подчиненных, не говоря ни слова, отправил Девара в действующую армию. Поскольку он все-таки совершил проступок, его разжаловали до простого солдата. Девар не огорчился — главное, он мог продолжить путь воина.

Он забыл о том, что дисциплина есть дисциплина, а война есть война: случается, командиры отдают приказы, которые тяжело, а иногда невыносимо тяжело выполнять.

Непосредственный начальник Девара, Ахмед Уддин, велел ему и еще нескольким воинам отправиться в лагерь для захваченных в плен англичан, уничтожить их и вернуться обратно вместе с охраной. Высшее командование решило, что содержание пленных обходится дорого, к тому же ходили слухи, что британцы готовят бунт. Их держали с целью обмена на воинов Хайдара Али и французских офицеров, которые охотно служили в армии правителя Майсура с тех пор, как французская власть в Индии была свергнута англичанами.

Не так давно Хайдар Али изменил свою тактику и вместо генеральных сражений стал наносить удары по отдельным отрядам и гарнизонам британцев. Ему приходилось часто перебрасывать войска, а потому содержать лагерь военнопленных было не только невыгодно, но и опасно.

Получив приказ уничтожить пленных, Девар окончательно понял, что в жизни военного не больше героического, чем в работе рудокопа. Более того, ему начало казаться, что война, на которой случается убивать безоружных, куда более позорное и грязное дело, чем ковыряние в земле, к которому не лежала его душа.

Когда Девар увидел унылый, заброшенный, полузатопленный лагерь, у него сжалось сердце. Воины Ахмеда Уддина подъехали к воротам и передали охране приказ командира. Те несказанно обрадовались: им надоело сидеть в промозглой сырости и стеречь англичан, которых они не понимали и втайне боялись.

Приказ был понятен: расстрелять или зарубить, а трупы зарыть в грязь, ибо европейцы не были достойны почетного сожжения на костре.

Девар медленно вошел в ворота. Пленные не выходили из барака, хотя наверняка видели вооруженных саблями и ружьями всадников и, возможно, догадывались о том, что их ждет.

Девар был прав: двадцать пар глаз с волнением смотрели в щели между бревнами. Англичане молчали. Некоторые не осмеливались дышать.

— Вот и пришла наша смерть. Нам некуда деваться, придется выйти. Иначе, боюсь, они решат поджечь барак, — прошептал Алан. Потом повернулся к товарищам: — Надо попросить, чтобы они отпустили Амриту. Она не англичанка и не пленница, да к тому же женщина.

— Они меня не отпустят, — сказала Амрита и, мысленно представив, что ее ждет, до боли прикусила губу.

Вчерашний разговор о побеге подействовал на нее как глоток воздуха. Англичане так горячо убеждали ее, что она поверила в то, что сумеет выбраться из лагеря, пройти через джунгли и, вернувшись домой, обнимет свою Амину.

Сейчас она видела мрачных мужчин с холодными глазами, с ружьями, извергающими смертельный огонь, и чувствовала, как надежды рушатся, обращаются в прах.

Они что-то прокричали, и Алан выглянул из барака.

— Мы выйдем, и вы совершите то, для чего явились сюда, — смиренно произнес он. — Но среди нас есть женщина, индианка, отпустите ее на свободу.

— Женщина? — удивился воин по имени Фатех, который стоял рядом с Деваром. — Где она? Покажите.

Англичанин оглянулся.

— Иди, Амрита.

— Я останусь с вами, — промолвила женщина. — Неужели вы не понимаете, что меня ждет?

— Кажется, там не только мусульманские воины, среди них есть индийцы. Попробуй хотя бы выглянуть!

Амрита сделала шаг. Ей чудилось, будто напряженные взгляды пленных колют ей спину. Но куда страшнее были взоры тех, кто смотрел ей в лицо.

Девар едва не задохнулся от неожиданности. Не может быть! Вот она, боль его сердца и рана совести, живая и невредимая, но… почему здесь?! Среди английских военнопленных, не во дворце раджи! Он не верил своим глазам. Она ли это? Девару казалось, что в следующий миг у него помутится рассудок.

Фатех уставился на Амриту.

— Мы ее отпустим. Пусть идет к нам, — произнес он на ломаном английском.

— Дайте клятву.

— Мы не даем клятв иноверцам, — гордо заявил мусульманин.

Девар сделал шаг вперед и протянул руку.

— Иди сюда, — произнес он совсем тихо, потому что в горле пересохло от волнения.

Амрита удивилась не меньше, чем Девар. Взгляд его темных глаз был прикован к ней, он завораживал, манил, обещал свободу. Но ее пугали взоры других мужчин и терзала невыносимая боль за обреченных на смерть англичан.

— Почему тебе? — удивился Фатех.

— Она индианка.

— Это ничего не значит. Прежде всего, она — женщина.

В словах мусульманского воина были леденящий холод и такое же леденящее равнодушие. Для принца Арджуна красота была вещью, для воина Хайдара Али — плотью без души, куском мяса.

Девар всегда думал, что он, солдат, обязан бороться за справедливость и защищать слабых. Он желал вернуть себе славу благородного кшатрия, возвыситься над судьбой, а вместо этого ему пришлось похищать женщин и убивать безоружных.