Памяти Александра Люкина
I
На улицу выйти едва ли
Не с середины концерта,
Минуя аптечный подвал
И площадь районного центра,
По тропке старинного парка
Бежать меж сугробов легко,
Покуда курортную арку
На фоне морских облаков
Вдали не увидишь…
Но там,
В темноте, над заливом,
Тяжелое небо лучом
Кронштадтский прожектор незримый
Царапал.
И в небе ночном
Гудел самолет монотонно.
И в парке,
Венчая фонтан,
Стандартный пацан из бетона
Отчаянно бил в барабан.
А рядом,
Как колокол ветром,
Конический свет фонаря
Качало меж парковых веток.
Двенадцатого февраля
Я понял, что умер поэт.
II
Как в зале том фальшиво скрипка пела!
Но слева от меня
На третьем месте
Беременная женщина сидела
В наряде,
Подобающем невесте,
И в валеных удобных сапогах.
Программу,
Отпечатанную ярко
В какой-то типографии столичной,
Она держала бережно в руках.
Еще скрипач,
Подстриженный под Баха,
Перевирал испанское каприччо,
И в воздухе стоял больничный запах —
Наверно, это персонал больничный.
Явившись на концерт во всем составе,
Рядов двенадцать занял где-то в зале.
III
Был високосный год,
И был апрель.
Седьмые сутки оттепель гремела
По желобам,
Карнизам,
И владела
Седьмые сутки городом капель.
Ложились спать.
Да уж какой там сон,
Когда,
Проснувшись за полночь,
Услышишь,
Как сердце бьет с капелью в унисон
И снег ползет,
Сдирая краску с крыши,
И падает с карнизов по углам…
А эта ночь — подобие тумана,
Где только звуки сообщают нам,
Что существует мир иного плана,
В котором все иначе и всерьез.
Но этот мир рассудку не подвластен.
Когда под утро дверь откроешь настежь
И не поймешь —
То площадь или плес,
Когда фонарь среди ветвей горит
Мимозой в целлофановом пакете,
Пока сулит метаморфозы ветер
И оттепель по городу гремит.
В событьях намечался поворот.
У русских есть старинное поверье:
Когда наступит високосный год,
В домах великих смерть встает у двери.
IV
Ни дождинки.
Почти со звоном
Опадала листва в саду.
Подчиняясь прежним законам,
Осень
Так же, как в прошлом году,
Годовщины справляла,
Даты,
Покупала с лотков цветы.
Как неистовствуют закаты
Перед буднями нищеты!..
Скоро занепогодит, скоро
Загрустится,
Постой, ужо…
Вот уже над сосновым бором
Кто-то снова зарю зажег.
Ах как коротки дни,
Как быстро
Ходят ходики — звяк да стук.
За окном опадают листья.
Шорох,
Звон —
И все тот же звук.
Торопись!
Как песок сквозь пальцы
Время.
Память моя острей.
Клены, точно протуберанцы,
Вдоль границы ненастных дней.
Так торжественно и тревожно
Краски смяты и смещены:
Словно реквием
Медной дрожью
С похоронами той зимы.
Лишь минута —
И грянет горе,
Но сегодня,
Сейчас,
Сейчас,
И заплачет Шумилов Боря,
Не скрывая слезы от нас:
— Александр Иванович,
Что ж, вы?
…Точно камень —
на всех вина.
Память.
Снова мороз по коже,
Как по Волге зыбун-волна.
И защемит,
И горло сдавит,
Приглушеннее голоса…
Точно кардиограммой дали
С перебоями рвут леса.
По диагнозу —
С перебоем,
Перебои… —
Но корень «бой»!
Спи сапером на минном поле,
Разминированном тобой.
Чтоб просторно было,
Не тесно.
Высоко в небесах скользят
Лебединые чьи-то песни,
Высоко —
Разглядеть нельзя.
И не сглазить бы.
Бабье лето.
Коротки,
Высоки,
Тихи
Дни стоят —
Как судьба поэта,
Зарифмованная в стихи.
V
Последние листья сгребают.
Костры по аллеям дымят.
Неделя пройдет,
И едва ли
Узнаешь, что был листопад,
И этот дымок горьковатый
Уже не коснется земли.
Щемящее чувство утраты,
Звенящая близость зимы.
* * *
Родины моей поля
Плавно выгнуты холмами.
Вдоль дороги тополя
С телеграфными столбами.
За окошком промелькнут
Встречный транспорт иль прохожий…
Бег дороги.
Ход минут.
С каждым годом все дороже,
С каждым годом все родней
Колыбельный ритм полей —
Вдоль дорог,
По бездорожью
Строй столбов и тополей.