Спасибо Вам еще раз за все, что Вы своим талантом, неутомимой творческой и общественной деятельностью, высоким человеческим примером своим дали мировой, отечественной нашей культуре и каждому из нас!

Искренно Ваш

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1662. Л.3. Отвечая Кассилю на это поздравление, ИЭ написал: «Я не могу сказать, что я со школьной скамьи читал Ваши книги, но был одним из первых, кто восхищался Вашей „Швамбранией“» (П2, с.508).

Павлодар, 3.II. 1961

Дорогой Илья Григорьевич!

Вчера отослала Вам всё, что пока написано мною — 1,2,3 и начало 4-й части Воспоминаний о детстве и о Марине.

Хочу, чтоб Вы прочли их — и буду посылать Вам продолжение, сколько смогу написать. Хотелось бы (так как начала повествование) продолжить до 1912 г., когда наши замужества разделили нас. Об 1912-27 гг. (моей последней встрече с Мариной в Мёдоне[790]) — напишу о Марине во всех городах и условиях, в каких ее помню. Аля[791] может дополнить и продолжить мой труд — если мне посчастливится его закончить.

Илья Григорьевич! Я очень прошу Вас найти время прочесть то, что я Вам послала. Сердечно хочу этого. Считаю Вас близким человеком, знаю Ваше отношение к Марине и уверена, что Вам хорошо, нужно будет — окунуться в ее детство, узнать ее истоки, ее близких, ее детский и отроческий путь.

О достоинствах книги судить не берусь — но Борис[792] ответил мне взволнованными словами (читал первую половину — т. е. 1-ую часть — Россию. О ней и ответил. Прочел ли Италию — не знаю. Посылала Вам, но не помню, до каких пор). Списываю Вам его слова не из писательского хвастовства (им не грешу, стара, устала, умучена, равнодушна), а только затем, чтоб Вас приохотить к чтению еще одной рукописи еще одних мемуаров! При Вашей занятости!

Шлю Вам еще несколько фотографий Елабуги — к тем, что послала Вам 31.XII в день отъезда из Москвы. (Сейчас у сына и внучек в Павлодаре — до лета.)

Храни Вас Бог! Жму Вашу руку.

Из Борисового письма о «Воспом<инания>х»: «Только что получил и прочел продолжение, прочел и плакал. Каким языком сердца всё это написано, как это дышит почти восстановленным жаром тех дней! Как бы высоко я Вас ни ставил, как бы ни любил, я совсем не ждал дальше такой сжатости и силы. Ваш слог обладает властью претворения. Я забываю, что этих матерей и комнат и девочек уже нет — они заново повторяют свой обреченный выход, заново живут и заново уходят, и нет слез достаточных, чтоб оплакать их исчезновение и конец! Эта способность Вас, дочери, стать в положение матери — это потрясающе, Ася! Пишите так дальше, это поразительные воспоминания» (из письма ко мне Б.П<астернака>. 22 сент. 1958).

P.S. не упрекните меня в нескромности. Делюсь с Вами дорогими для меня строками. Сама же о «Воспом<инаниях>» думаю — черновики, лишь кое-как поправленные. Пишу, как пишется, как могу.

Впервые. Подлинник — собрание составителя.

<Ленинград,> 7.II.1961

Дорогой Илья!

О Вашем юбилее я, к сожалению, узнал только из газет. Отвращение к юбилеям и всему показному и равнодушному, что в них содержится, помешало мне включиться в общий хор. Мое молчание могло быть истолковано как безразличие, а это было бы неверно.

Годы молодости и годы Парижа я храню как драгоценные даты. В моем сердце уже много лет прочно живет дружба с Вами, и в этот день, и радостный и горький, я хочу пожелать Вам всегда быть здоровым, иметь возможность жить не суетливо, до конца сохранять уважение к себе и продолжать еще долго, долго доставлять людям радость.

Крепко Вас обнимаю и целую

P.S. Очень сожалею, что не слышал Ваше выступление по радио[793]. Единодушное мнение многих людей, которые мне о нем говорили, что оно было замечательным. В их словах была благодарность Вам за него.

Впервые. Подлинник — ГМИИ им. Пушкина. Ф.41. Оп.1. Д.1. Л.1.

Вильнюс, 22.II.1961

Уважаемый Илья Эренбург!

Теперь, когда, очевидно, закончилось празднование Вашей годовщины, я решил потревожить Вас своим коротким письмом.

Я Вас очень уважаю и люблю как публициста, писателя и, главным образом, — человека, и к Вашей годовщине посылаю Вам свой маленький подарок, самое дорогое, что у меня есть, — первую книгу рассказов «Желтый лоскут»[794].

Она в прошлом году вышла в свет на литовском языке. Вы, наверное, не знаете этого языка, но некоторые иллюстрации Вам подскажут хоть что-нибудь. Эта тема меня очень волнует, я не мог пройти мимо нее, только сожалею, что для этого мне очень недоставало писательского мастерства.

Я бы очень хотел хоть раз встретиться, поговорить с Вами. Я иногда бываю в Москве по служебным делам (по специальности я — радиоинженер). Если бы Вы разрешили мне это, я был бы счастлив, когда опять буду в Москве, хоть на самое короткое время повидать Вас[795].

Желаю Вам наилучшего здоровья и долгих лет + <несколько неразборчивых слов на идиш>.

С уважением

Впервые. Подлинник ФЭ. Ед.хр.1903. Л.1. Ицхокас Ехудович Мерас (р. 1934).

<Москва,> 9/III <1961>

Дорогой Илья Григорьевич, хочется поскорее прочитать Вашу книгу всю, не дробя на куски. Только тогда определятся ее линии, ее голоса. А она «многоголосая». Это одно из ее основных достоинств.

Коснусь пока только нескольких частностей.

Думаю, что Вы, как и все мы, проглядели молодую крестьянскую поэзию. Вспоминаю очень рано погибшего юношу Ганина[796] и др., разделивших его судьбу. Правда, другого Есенина среди них не было.

Читая «Люди, годы» я вдруг остро ощутил, что когда-то проглядел Осипа Мандельштама. Я ценил его поэзию, безотказно, по убеждению, печатал его стихи в «Знамени труда»[797]. Он меня за что-то ненавидел, я это чувствовал, он не скрывал. В памяти остался фантом, а не человек, писавший эти прекрасные, отстоенные, неожиданные строки. Отзыв о них см. «Записки» т.1, стр.222[798].

Исполать Вам за все сказанное о Борисе Леонидовиче <Пастернаке>. Но, думаю, Вы недооцениваете «Живаго». Роман — не роман; многое смутно и недотянуто; но затронуты большие темы. Одна из них, старинная, и по старинке взятая — «народная стихия» (крестьянство), жестокость ее, «вещая слепота»… кое-что проницательно выразил Асмус[799] в своем надгробном слове.

Очень подкупает во всей книге лукаво поблескивающий умный юмор. Он помог Вам охватить и оценить по достоинству широчайший круг явлений искусства. Это большая заслуга, это — «глас вопиющего в пустыни», и я не знаю никого в современной критической и эссеистической литературе, кто бы это сделал с таким мастерством, как Вы.