5 ноября капитал 1-го ранга Сенявин принял от французов крепость Св. Мавра, ключи, флаги и два войсковых знамени. Трофеями эскадры стали 57 пушек, 617 ружей, 159 пудов пороху, более 10 тыс. ядер, 500 с лишним бомб и на 27 дней гарнизонного провианта. В плен сдались 512 человек. В том числе 43 раненых.

Отправив пленных и подсчитав трофеи, Ушаков приказал эскадре следовать к Корфу. При острове и крепости Св. Мавра, памятуя о попытках Али-паши взять их себе, оставались линейный корабль «Св. Петр» и фрегат «Навархия». Спустя некоторое время они тоже ушли для блокады крепости Корфу, а на Св. Мавре в крепости остался гарнизон в составе 14-ти солдат от каждой стороны. Начальник гарнизона был старшим и над городским ополчением. Над крепостью и городом развевались русский и турецкий государственные флаги. Али-паша вынужден был отказаться от мысли овладеть, островом Св. Мавра.

Как и на всех других островах, жителям предоставлялось право самоуправления и право выбирать себе старшин от каждого сословия поровну.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Заслуга перед аллахом

В ночь, когда эскадра вместо курса на Корфу повернула к острову Св. Мавра и стала на рейде, в самую «собачью вахту»^{81}, о борт «Св. Павла» стукнулась лодка. Часовой окликнул приплывших и свистком вызвал вахтенного офицера. В лодке, ссутулясь под намокшими плащами, сидели четверо гребцов и двое пожилых пассажиров. На вопрос, кто они и что им нужно, старший — судя по голосу, глубокий старик — на ломаном русском языке попросил доложить адмиралу, что люди в Превезе все умерли и шлют ему свои прощальные молитвы.

Тон и странная просьба заставили вахтенного бегом пуститься к командующему. Слуга, ворча, отправился его будить.

Выслушав слугу, а затем вахтенного офицера, Ушаков распорядился привести к нему странных посетителей и принести в каюту горячего чаю и рому.

Спустя несколько минут вахтенный вернулся с двумя поздними гостями. Лодка, не ожидая их возвращения, исчезла в тумане. Изможденные лица посетителей, изорванная, вся в пятнах крови одежда, лихорадочно блестевшие глаза без слов говорили о спешности и опасности их экспедиции. Гости молча поклонились, и старший из них произнес:

— Жители Превезы выполнили твой приказ, Ушак-паша.

Он замолчал, вновь поклонился и замер. Колеблющийся свет свечей придавал всей сцене какой-то странный, нереальный вид. Мурашки пошли но спине мичмана, смутился, ничего не понимая, Ушаков. Он сделал приглашающий жест к столу, на который слуга уже поставил дымящиеся кружки с чаем и ромом.

— Прошу сесть, господа. Хотя я ничего не понял, но вижу горе на ваших лицах и готов вам помочь.

Странные гости все так же молча прошли к столу. Сели, взяли кружки, отхлебнули по глотку и вдруг оба разом разрыдались с таким отчаянием, с таким безысходным горем, что всем в каюте стало жутко.

— Быстро Балабина ко мне, лекаря и Попандопуло. Если Метакса на корабле, его ко мне. Быстро!.. — почти закричал Ушаков. Он подошел к сидящим и участливо спросил: — Какое горе у вас? Какой мой приказ выполнили жители Превезы? Я ничего не понимаю. Вы все дрожите… Успокойтесь… Выпейте чаю, согрейтесь и расскажите подробно о вашей беде.

На несколько минут воцарилась тишина, прерываемая судорожными вздохами и громким прихлебыванием. Вошли заспанные Балабин, Попандопуло, Метакса. По дороге вахтенный пытался рассказать о странных посетителях, но что-либо понять было нельзя.

— Метакса, Попандопуло, — обратился к ним Ушаков, не ожидая доклада, — поговорите с гостями. Что у них произошло?

Из бессвязных слов, перемежаемых вскриками и рыданиями, постепенно перешедшими в членораздельную речь, Метакса понял и внешне спокойно передал страшную весть, потрясшую Ушакова, как ничто до этого.

Оказалось, что 25 октября, когда объединенная эскадра стояла у Кефалонии, Али-паша выманил из города Превезы французский гарнизон, атаковал его у городка Никополиса и полностью уничтожил. Потом под предлогом борьбы с оставшимися французами ворвался в Превезу и учинил в городе страшную резню и грабеж. В Превезе погибли все, кто только попался ему в руки: старые и малые, женщины и дети. Оставшихся в живых продали торгом, подобно скотине, отдали в подарок мусульманам. Те, кто успели уйти или, на счастье, не были в городе, разбежались в другие города и на острова, наполнили их стоном и плачем. Вернувшиеся в город на следующий день либо лишились жизни, либо проданы в рабство.

Более того, Али-паша схватил русского консула майора Ламброса, заковал его и отправил на галеру.

Пока Метакса, пересказав главное, выспрашивал подробности у дрожавших от пережитого ужаса греков, Ушаков нервно ходил но каюте, пристукивая кулаком по раскрытой ладони. Он не мог себе простить, что на следующий день после истребления жителей Превезы, получив письмо от Али-паши о победе над французскими войсками, поздравил этого разбойника с победой. Сообщил ему, что на просьбы жителей многих прибрежных городов, в том числе Превезы и Парги, взять их иод русское покровительство рекомендовал им явиться к Али-паше и отдаться ему с покорностью. А теперь эти жители зверски уничтожены. Так вот о выполнении какого приказа говорили греки…

— Спроси, — сказал Ушаков Метаксе, — где сейчас Али-паша.

— Он в Провозе пирует. Приказал у всех убитых отрубить головы и отослать султану в Стамбул, — ответил один из прибывших.

— Ваше превосходительство, — упали оба на колени, — спасите тех, кто сумел бежать… Возьмите под свое покровительство другие города матерого берега. Али-паша, изверг, изведет всех.

Офицеры бросились поднимать стариков, усадили, стали успокаивать. Ушаков тоже сел и долго молча смотрел в изможденные лица нежданных гостей. Затем встал, подошел к ним, взял за руки и сказал, что он сделает все возможное, чтобы помочь жителям городов, которым угрожал Али-паша, хотя брать их в русское подданство он не может: не имеет ни нрава, ни полномочий.

— А сейчас идите отдохните.

— Нет, ваше превосходительство, отдыхать мы не можем, пока смерть смотрит в глаза нашим сородичам.

— Тогда пойдите и просто поспите. Утро вечера мудреней. Попандопуло, проводите гостей и побудьте с ними до утра. Метакса, подойдите сюда. С вами разговор будет особый. Первое, что мне надо знать, как Кадыр-бей и Махмут-эфенди воспримут эту новость.

— А ведь они, Федор Федорович, я сейчас понимаю, эту новость знали. У них сын Али-паши, он секретарем у отца. Вчера явился.

— И молчали?

— А что для них в этом особенного? Али-паша заслугу перед аллахом получил.

— Ну, ладно. Для вас, Егор Павлович, вот какое поручение. Сейчас я продиктую письмо. С этим письмом пойдете к Али-паше. Пойдете на «Счастливом» при всем параде. Генрих Генрихович Белле будет вас ожидать. Возьмите из десантного батальона полувзвод гренадеров, барабанщика, знаменщика с корабельным флагом и ассистентами. Все проделайте самым серьезным образом. На берег скатите пару полевых пушек с расчетами, но с собой не берите, оставьте у ворот крепости. Али-паше передадите письмо. В нем требование немедленно освободить консула, а на словах, как бы от себя, скажите, что Ушак-паша шутить не любит и с собой шуток не допустит… Султан давно его голову ждет, пусть он подумает… Ламброса потребуйте немедля расковать и со всем его имуществом вам передать. Без этого не возвращайтесь! Белле станет на якорь шпринтом^{82}, откроет все порты и канониров при пушках поставит с фитилями. До дела не дойдет, я думаю, струсит негодяй, но на крайний случай быть готову. Поношения чести русского флота не допущу!

За разговором незаметно пришел рассвет. Пропел горн зорю, ударила пушка. Ушаков задул оплывшие свечи, обкинул занавески. В каюте стало светло. Балабин под диктовку Ушакова быстро застрочил письмо Али-паше.