Одного из них звали Струэнсе.

Здесь, в этой хижине, он много позже прочтет королеве Дании Каролине Матильде отрывок из «Нравоучительных мыслей» Хольберга.

Повстречался он с ней в Альтоне. Это известно.

Струэнсе видел Каролину Матильду, когда она прибыла в Альтону на пути к своему бракосочетанию, и заметил, что она была заплаканной.

Она же не видела Струэнсе. Он был в толпе. Они стояли в одной комнате. Она его не видела. Казалось, что в то время его не видел никто, описывают его лишь немногие. Он был любезен и молчалив. Он был выше среднего роста, блондин, с красивым ртом и здоровыми зубами. Его современник отмечал, что он среди первых стал пользоваться зубной пастой.

И больше почти ничего. Ревердиль, еще летом 1767 года встретившийся с ним в Гольштейне, отмечает лишь, что юный немецкий врач Струэнсе держал себя тактично и ненавязчиво.

Повторим: молодой, молчаливый, умеющий слушать.

2

Через три недели после того, как король Кристиан VII принял решение о поездке в Европу, граф Рантцау по поручению датского правительства посетил в Альтоне немецкого врача Иоганна Фридриха Струэнсе, чтобы предложить ему стать лейб-медиком короля.

Они хорошо знали друг друга. Они провели много недель в Ашеберге. Они поднимались к хижине Руссо. Они входили в «круг».

Рантцау гораздо старше. Струэнсе еще молод.

В то время Струэнсе жил в маленькой квартире на углу Папагойенштрассе и Райхштрассе, но в тот день, когда пришло предложение, он, как обычно, посещал больных. Рантцау не без труда нашел его в одной из лачуг альтонских трущоб, где он делал кровопускание местным детям.

Рантцау без обиняков изложил свое дело, и Струэнсе сразу же и без колебаний отказался.

Он счел предложение неинтересным.

Он как раз закончил пускать кровь у вдовы с тремя детьми. Он, казалось, пребывал в хорошем настроении, но совершенно не заинтересовался. «Нет, — сказал он, — это меня не интересует». Затем он собрал свои инструменты, с улыбкой потрепал по голове всех троих ребятишек, принял благодарность хозяйки и согласился на ее предложение выпить вместе с высоким гостем по стакану вина на кухне.

Пол на кухне был земляным, а детей тут же удалили.

Граф Рантцау терпеливо ждал.

— Ты сентиментален, друг мой, — сказал он. — Святой Франциск среди бедняков Альтоны. Но подумай о том, что ты — просветитель. Ты должен смотреть далеко вперед. Сейчас ты видишь только находящихся перед тобой людей, но раскрой глаза пошире. Посмотри дальше. Ты — одна из самых светлых голов, встретившихся мне, тебя ждет великое призвание. Ты не можешь отказаться от этого предложения. Больные есть повсюду. Весь Копенгаген болен.

На это Струэнсе ничего не ответил, только улыбнулся.

— Тебе следует ставить перед собой более важные задачи. Лейб-медик короля может обрести влияние. Ты сможешь воплотить свои теории… в жизнь. В жизнь.

Никакого ответа.

— Зачем же тогда я столь многому тебя научил? — продолжал Рантцау уже сердитым голосом. — Эти беседы! Эти штудии! Почему одни лишь теории? Почему бы действительно не сделать что-нибудь? Что-нибудь… настоящее?

На это Струэнсе отреагировал и, после недолгого молчания, очень тихо, но отчетливо заговорил о своей жизни.

Его явно задело выражение «что-нибудь настоящее».

Он был любезен, но с оттенком легкой иронии.

— Мой друг и почитаемый учитель, — сказал он, — я все же полагаю, что кое-что «делаю». У меня есть практика. А, кроме того — кроме того! — я «делаю» и некоторые другие вещи. Кое-что настоящее. Я веду статистику всех медицинских проблем Альтоны. Я патронирую имеющиеся в этом городе с 18 000 жителей три аптеки. Я помогаю раненым и попавшим в беду. Я слежу за лечением душевнобольных. Я присутствую и ассистирую при операциях на животных в Анатомическом театре. Я заползаю в убогие жилища, в омерзительные дыры, где люди лежат в зловонии, и навещаю беспомощных. Я выслушиваю нужды этих беспомощных и больных. Я забочусь о больных в женской тюрьме, в лазарете, в исправительном доме, лечу больных арестантов в караульном помещении и в палаческом доме. Приговоренные к смерти тоже болеют, и я помогаю приговоренным сносно дожить до того, как топор палача поразит их, принесет своего рода избавление. Я ежедневно лечу от восьми до десяти бедняков, которые не могут заплатить, но о которых заботится касса для бедных. Я лечу бедных путешественников, за которых касса для бедных не платит. Я лечу проходящих через Альтону батраков. Я лечу пациентов с заразными болезнями. Я читаю лекции по анатомии. Я полагаю, — сказал он, завершая свое опровержение, — можно утверждать, что я знаю некоторые, не полностью просвещенные, стороны действительности этого города. Не полностью просвещенные! Это к вопросу о просвещении.

— Ты кончил? — с улыбкой спросил Рантцау.

— Да, я кончил.

— Впечатляет, — сказал Рантцау.

Это была самая длинная речь, которую ему доводилось слышать из уст Молчуна. Однако он продолжал уговаривать.

— Смотри дальше, — сказал он. — Будучи врачом, ты смог бы излечить Данию. Дания — это сумасшедший дом. Королевский двор — это сумасшедший дом. Король талантлив, но, возможно… ненормален. Умный просвещенный человек рядом с ним смог бы вычистить датские конюшни.

На губах Струэнсе промелькнула улыбка, но он лишь молча покачал головой.

— Сегодня, — сказал Рантцау, — ты можешь творить добро в малом. И ты это делаешь. Я этим восхищаюсь. Но ты можешь изменить и больший мир. Не только мечтать об этом. Ты можешь получить власть. Ты не должен отказываться.

Они долго сидели молча.

— Мой молчаливый друг, — в конце концов, дружелюбно сказал Рантцау. — Мой молчаливый друг. Что же из тебя получится? Из человека, у которого много благородных устремлений и который боится воплотить их в жизнь. Но ты интеллектуал, как и я, и я понимаю тебя. Мы не хотим замарать наши идеи действительностью.

Тогда Струэнсе посмотрел на графа Рантцау то ли настороженно, то ли так, словно его ударили кнутом.

— Интеллектуалы, — пробормотал он. — Интеллектуалы, да. Но я не считаю себя интеллектуалом. Я — всего лишь врач.

Позже, тем же вечером, Струэнсе дал согласие.

Короткий пассаж в тюремных откровениях Струэнсе проливает странный свет на это событие.

Он говорит, что стал лейб-медиком «по случайности», сам того не желая. У него были совсем другие планы. Он намеревался покинуть Альтону и уехать «в Малагу или Ост-Индию».

Никаких объяснений. Только мечта о бегстве, куда-нибудь.

3

Нет, себя он интеллектуалом не считал. В альтонском круге были другие, кто больше заслуживал это определение.

Одним из них был его друг и учитель граф Рантцау. Он был интеллектуалом.

Он владел ашебергским поместьем, унаследованным от отца. Поместье находилось в одиннадцати милях от Альтоны — города, бывшего в то время датским. Экономической базой поместья было крепостное право, или рабское положение крестьян, но, как и во многих других поместьях Гольштейна, жестокость здесь была меньшей, принципы — более гуманными.

Граф Рантцау считал себя интеллектуалом и просветителем.

Основанием для этого служило следующее.

Будучи тридцати пяти лет от роду, человеком женатым и отцом ребенка, он был назначен командиром полка в датской армии, поскольку уже приобрел военный опыт в войске французском, которым командовал маршал Лёвендаль. Утверждалось, что таковой опыт имелся, но доказать это было трудно. По сравнению с подобным опытом датская армия была, однако, более спокойным пристанищем. Опасаться войны командиру полка там не приходилось. В такой работе ему нравился покой. Несмотря на это, он влюбился в итальянскую певицу, что погубило его репутацию, поскольку он не только сделал ее своей любовницей, но и последовал за ее опереточной труппой в турне по югу Европы. Труппа переезжала из города в город, а он все никак не мог образумиться и прийти в себя. Чтобы сохранять инкогнито, он постоянно менял свой облик; то бывал в «роскошном наряде», то переодевался священником; это было необходимо, поскольку он повсюду делал долги.