– Ужас! – в неподдельном негодовании надломил брови Доре, – даже английские аристократки себе такого не позволяли!

– Плевать! – беспечно отмахнулась Этьена, – а вечером над нами поднимут крышу, и мы услышим воркование голубей…

– …или на ваши фисташки посыпется снег…

– Снега не будет, – уверенно заявила Этьена, – только голуби.

– Как знать… конечно, если будет весна или лето…

– Будет весна, – с той же выводящей из себя уверенностью сообщила Этьена.

«Черта с два, весна! – не выдерживая взятого им насмешливо-покровительственного тона разговора, раздраженно подумал Доре, – весна… зима… можно подумать, что ей бабка ворожила!»

– Но я хочу, – не замечая его недовольства, задорно тряхнула волосами Этьена, – чтобы хозяин подарил мне серебряного голубя, а не кастрюльку. Кастрюлька у меня уже есть.

– Не надо было ходить туда в одиночку, – почему-то обрадовавшись сообщению о кастрюльке, нравоучительно выговорил ей Доре.

– А кто вам сказал, что я была там одна?! – насмешливо фыркнула Этьена.

– Патрона, – аккуратно положив на тарелку нож, Доре поднял палец, – не проведешь! Если уж он счел нужным подарить вам кастрюльку, то считайте, что вы были одна. Но… – он сделал паузу и усмехнулся, – если пойдете со мной, то голубя я вам гарантирую. Ну что, согласны?

– Шантажист! – весело засмеялась Этьена, – хорошо, согласна, – она наклонилась, подхватила с тарелки приборы и ловко вложила их ему в руки, – только ешьте! Договорились?

Вместо ответа он решительно вонзил вилку в котлету.

Через неделю навалилась зеленая больничная тоска.

Спать надоело.

Проспав несколько суток кряду, он впервые узнал, что такое ночная бессонница. Конечно, можно было попросить у Гаспара снотворное, но в такой просьбе было что-то унизительно беспомощное. Поэтому Доре предпочел попросить открыть часть окна, чтобы в комнате стало свежо и, как мог, стал занимать себя днем, надеясь, что накопленная усталость позволит ему вечером заснуть.

Легко сказать, занимать! Чем?

Впервые за всё время болезни, он попытался серьезно обдумать своё положение, но от этого к вечеру резко подскочило кровяное давление.

«Поднял же я шухер, ничего не скажешь! – покорно отвечая на вопросы встревоженного врача, подумал Доре, – видно, плохи были мои дела, если они от такой малости так заволновались».

Значит, думать было нельзя.

Оставалось только лежать, тупо и бесцельно рассматривая стену.

– Расскажите про съемки, – убрав с постели поднос, однажды попросила Этьена.

– Про съемки?

– Да. Я видела ваш последний фильм…

– Он не мой, – сразу запротестовал Доре, – моя роль в нем второго, если не третьего плана.

– Всё равно. Расскажите.

– А вам, действительно, интересно?

– Ещё бы!

– Ладно, – Жан помолчал, мысленно складывая из отдельных моментов съемок единый увлекательный рассказ, – мы снимали в Бретани, на островах. Собирались начать с середины мая, но из-за циклона затянули до июня. Пришлось почти месяц сидеть в местной гостинице, смотреть на море и ждать… – здесь он запнулся, прикидывая, что из похождений того месяца можно рассказывать, – однажды со скуки решили…

Уж что-что, а рассказывать он умел! Почти не отступая от правды, он мог так изменить нюансы, что пересказ самого тривиального события вызывал у слушателей гомерический хохот.

Теперь, излагая затасканную до дыр историю о том, как они пытались устроить скачки на фермерских тяжеловозах, Доре внимательно следил за реакцией Этьены.

В положенном месте, там, где она должна была представить его на лохматом коротконогом битюге, девушка прыснула.

«Отлично», – подбодренный удачей, Доре ещё подбавил жару, уже мысленно представляя, как от описания «великого сидения» он перейдет к описанию всего остального. Вот уж где можно будет медленно, день за днем развернуть перед ней все комические стороны жестко организованной и, в то же время, фантастически бестолковой актерской кухни!

Трудно себе представить, но почему-то самые сложные эпизоды съемок, ошибки и досадные промахи, часто ставящие работу на грань срыва, становятся потом великолепным материалом для рассказов.

Так прошел день. А за ним следующий. И следующий.

Снова почувствовав себя в родной стихии, Жан старался вовсю. Больше того, теперь он сам с едва скрываемым нетерпением стал ждать этих часов.

Обычно сеанс начинался после полудня.

Этьена заканчивала свои дела, умащивалась в кресле, упиралась подбородком в поставленные на подлокотник кулаки и слушала.

Незаметно для себя, он рассказал ей практически всё. Сначала о том фильме, в котором у него впервые была довольно приличная по объему роль. Затем о пяти предыдущих, где ему удалось сыграть в эпизодах. Потом и о тех, в которых ему досталось место в массовке.

Перебрав всё, он попытался осторожно коснуться театра, уже по опыту зная, что теперь, прежде чем начинать рассказывать курьезы, ему придется знакомить её с кратким содержанием каждого спектакля. (Киноманки редко ходят в театр. Тем более на «Андромаху» Расина.)

– Я знаю, – остановила его Этьена, – я была на этом спектакле.

– Были? – откровенно изумился Доре, – но когда? Мы играли всего два дня, и после второго преставления…

– Я была на первом.

– На премьере?

– Да.

– Честно говоря, с трудом могу в это поверить, – всё ещё подозревая подвох, медленно проговорил Доре.

– И тем не менее.

– Жаль, – искренне жалея, что пропадает история, которую он состряпал утром, разочарованно протянул Доре, – я хотел рассказать вам, что творилось в зале во время спектакля. Но, если вы там были, то сами всё видели.

– Всё равно. Расскажите.

Так прошло ещё несколько дней. Постепенно в ход пошли рассказы знакомых, и рассказы, рассказанные знакомым их знакомыми.

– Всё. Теперь ваша очередь, – почувствовав, что выдыхается, однажды предложил Этьене Доре.

– Хотите, я расскажу вам про праздник разлива Нила в Древнем Египте? Жан опешил.

– Ну…

– На окраине Мемфиса, примерно на середине пути между дворцовой стеной и камышами, стоит высокий столб из черного полированного гранита…

– Вы были в Египте? – заинтригованный началом, нетерпеливо перебил Доре.

– Нет. Но я увлекаюсь историей, и у меня хорошая библиотека. До войны я сутками просиживала на набережной у букинистов… до войны… – Этьена вздохнула, – до войны много что было… А как-то раз, – девушка сразу оживилась, – я была у гадалки.

– У Ленорман?

– Не иронизируйте! Ленорман, между прочим, много чего дельного предсказала Наполеону. Жаль, что он её не послушал…

– Действительно, жаль, – Жан устроился поудобнее, – так что нагадала вам ваша гадалка?

– Она говорила странные вещи, но довольно любопытные, – девушка задумалась, – да, довольно любопытные, хотя и…

– И… – напомнил Жан.

– Да так. В общем, всё то, что и говорят гадалки: дальние дороги, казенные дома… Я хотела задать ей один вопрос, но так и не задала.

– Почему?

– Так…

– Мне бы тоже хотелось задать ей один вопрос…

– Какой?

– Когда закончится война?

– Весной.

Жан усмехнулся.

– Ответ достойный профессиональной гадалки. А когда весной?

– Просто весной.

– А почему не зимой?

– Спорим, – Этьена азартно поддалась вперед, – что, когда подпишут акт о капитуляции Германии, будет весна.

– Вы оптимистка… хорошо, спорим, – также потянулся вперед Жан, – на что?

– Ну… – наморщила лоб Этьена.

«На тебя…» – неожиданно для себя подумал мужчина.