– На дачу? – Спрашиваю, – может, лучше сразу сделать эту вашу регистрацию?

– Нет, сама не сделаешь, там очереди, концов не найдешь. У меня в милиции знакомый хороший, он тебя и за билетом отвезет, и регистрацию поможет оформить…

…

Вот! Вот оно! Мы стоим в этой бесконечной очереди, чтобы сделать регистрацию! Дошло, наконец… Надо сказать соседям, пусть передадут дальше… Многие, как я, волнуются, наверно… Так, что там надо? Да! Цель прибытия и – надолго ли… Потом, заплатить пошлину. Кажется – все… Только вот, в чем она – цель?

Нет, нет, нет… Надо разобраться. Цель – это когда тебе известно зачем; а когда неизвестно? Хорошо. В таком случае, возможно, если я спрошу…

– послушайте…

Он вздрагивает, как будто я касаюсь его кожи оголенным проводом под высоким напряжением.

– Вы знаете зачем…

Они молчат… кто-то тяжело дышит… с чего бы? Нет, это не дыхание; это – всхлипы…

– Но я же никого не хотела расстро…

…неприятно. Придет же в голову лезть к человеку со своими дурацкими домыслами. Может, он и по-русски не понимает, может…

…снова чуть двинулись вперед.

В конце концов, мне не впервой стоять в очереди, проходить всякие контроли и вообще – ждать.

11

У моего правого сапога сломался каблук, поэтому при ходьбе я старалась наступать на носок, чтобы каблук окончательно не вывернуло. Со стороны, наверное, казалось, что я хромаю. Шуба из «искусственных чебурашек» села после химчистки, я затянула ее в талии ремнем, пытаясь хоть как-то исправить положение. Старалась, как могла, но мои жалкие попытки ни к чему не привели.

Все двенадцать часов, что я ждала отправку своего рейса, провела, забившись в темный угол зала ожидания; боялась увидеть свое отражение в многочисленных витринах и зеркальных стеклах.

В Ереванский аэропорт мой рейс прибыл около двух ночи, по-местному. Тонкую цепочку усталых пассажиров втянуло, через одну из галерей, бездонное брюхо аэровокзала.

Если бы меня похитили инопланетяне, то в первые мгновения пребывания на их территории я чувствовала бы себя не лучше. В пространстве зала ожидания крохотные фигурки людей растворялись мгновенно и без остатка. Я остановилась потрясенная, и, задрав голову, медленно начала вращаться вокруг своей оси.

Родители возникли неожиданно, подхватили меня с двух сторон и вывели на свежий воздух.

– Это зачем же он такой огромный? – первым делом спросила я.

– Французский проект. Аэропорт Шарля де Голля такой же, – объяснил отец.

– Они здесь космические корабли собираются принимать? – не унималась я.

– Да нет, они просто хотят быть европейцами. Европейским государством, – отец был снисходителен.

Нас ждал микроавтобус и несколько любопытных армян, приехавших вместе с родителями. Мы были представлены друг другу. Но ожидающие так устали, что не задавали никаких вопросов.

Мы очень долго ехали. Я думала, что наш поселок находится где-то в пригороде Еревана, а оказалось, что нет, он в окрестностях города Раздана, высоко в горах.

В мозгах у меня происходил некий временной сдвиг: десятилетняя давность, Северная Африка, Алжир, и крохотный поселочек в горах. Там был свинцово-цинковый рудник, а здесь добывают золото. Очередная отцовская командировка в другое измерение.

В квартире имелась сидячая ванная, на кухне стоял самодельный стол из плохо оструганных сосновых досок и несколько табуретов. В одной из комнат тесно прижавшись, сгрудились три железные кровати, с панцирным сетками и никелированными шишечками, другая комната была нежилой, в ней лежали чемоданы и нераспакованный багаж.

Пришлось вернуться в реальность.

Пока я принимала ванну, отец занял угол самодельного стола закуской и бутылкой армянского коньяку. Мама нажарила гору отбивных, сгрузила их в эмалированную миску. Отец нарубил крупными кусками несколько видов местной копчености; и когда я вошла в кухню, пытался наскоро почистить сушеного сига, рыбу из озера Севан.

– А, дочура, садись, – он ногой пододвинул мне табуретку, – бери травку к мясу, мы тут с мамулей травку раскушали.

Зелень была такой свежести, что листики оттопыривались от стеблей и стояли, как влитые, как будто их только что сорвали с грядки.

– Надо собрать в пучок, – отец потянулся к вороху травы, – смотри, вот так. – Он выбрал несколько стебельков лука, веточку петрушки, укропа, кинзы и еще чего-то неизвестного мне, окунул все это в солонку и отправил в рот; при этом, захватил вилкой отбивную и, размахивая ей в такт какому-то своему внутреннему ритму, кивком головы указал мне на уже наполненную рюмку.

– Давай, за приезд!

– Папуля, – спохватилась мама, – пусть она поест.

– Кушай, дочура, – отец засуетился, – вот, возьми кусочек, это очень остро, но вкусно.

– Не суй ты ей эту гадость, пусть свежее мясо ест, – настаивала мать.

– Дочура, слушай мамулю, ешь свежее мясо, – радовался отец.

Я кивала головой на обе стороны, откусывала от десяти кусков, макала пучки травы в крупную соль, жевала все это вместе с рыбой сиг, которая водится только в озере Севан, и копченый суджюк, вкус которого терялся из-за количества специй, названия я не знаю до сих пор.

Отец держал рюмку на весу, ожидая, пока я прожую, я глотнула с риском подавиться, взяла свою рюмку, мы чокнулись, и я опрокинула в себя коньяк, не услышав ни вкуса, ни крепости.

– Это – настоящий, – отец говорил о коньяке. – Черчилль его очень уважал. Ему Сталин целый вагон коньяку подарил.

– Ну, разумеется, – я засмеялась, – аэропорт Шарля де Голя, коньяк Уинстона Черчилля; что еще?

Отец сразу плеснул мне вторую.

– Я спать пойду, а то уже не соображаю ничего, – призналась мама, – завтра поговорим, Она поднялась со своего места и сразу же распорядилась:

– Ты ее не мучай особенно, – это отцу, – А ты, – она обратилась ко мне, – Не слушай его, иди спать.

– Нет, мама, нормально, я не хочу, я не устала, – попыталась я успокоить ее.

– Галина, – вступил отец, – я завтра машину пришлю; вези Марию в город, купите там, все что надо, – он закряхтел и замялся, – а то она сегодня вышла в этой своей шубе…. Перед армянами неудобно. Я столько рассказывал…

– А ты поменьше рассказывай, – оборвала его мать. Потом окинула меня взглядом и произнесла:

– Одеть ее надо, действительно. Страсть Господня.

– Кстати, дочура, – отец озаботился, – ты тут одна не ходи никуда. Тут не принято, чтобы женщина одна, без мужа, или мужчины…

Мама ушла спать, а мы с отцом еще долго сидели за нашим экзотическим столом, похожим на строительные козлы и пили крепчайший в мире напиток, с французским названием. Отец шутил и напевал какой-то шансон, подражая Шарлю Азнавуру.

– Помнишь язык? – спросила я.

– Почти все забыл, нет практики. Теперь буду армянский учить. – Он развел руками. – Ну, как? Нравиться тебе здесь?

Я смотрела на него и видела, что ему очень нравиться; и поэтому должно нравиться нам – его близким.

– По первым ощущениям очень похоже на Алжир. – Мне хотелось одобрения; но для него не существовало прошлого:

– Совсем не похоже! Ерунда! Ты на это все внимания не обращай, это временно. Здесь знаешь, какие перспективы!

Утром я обнаружила в квартире лоджию, куда и бегала потихоньку, курить. На лоджии я приседала на корточки, чтобы не было видно с улицы. Я сделала несколько коротких затяжек, затушила окурок и затолкала в угол, не бросать же вниз, на головы людей.

Наша квартира была на втором этаже, а внизу, на первом располагался магазин. Я поднялась с корточек и выглянула. Под магазином собралось человек тридцать мужчин всех возрастов, они стояли маленькими группками, по несколько человек, изредка негромко переговаривались, и почти все курили. Дымки от сигарет не рассеивались в морозном воздухе, а зависали тонкими струйками, словно замерзали. Быстрые взгляды и все. «Наверное, ждут открытия, – подумала я»; почувствовала, как мороз пробрался под мой халат, и щиплет голые ноги, поежилась и вернулась в комнату.