Веселов тоже притомился. Под вечер сильно клонило ко сну. И как он ни крепился, веки невольно смыкались. Костя шагал «по инерции», с закрытыми глазами.

…Смеркалось, когда полк прибыл на исходный рубеж, расположился на пологих склонах. Утром роты должны пойти в наступление на обороняющегося «противника».

Ветер леденел, становился колючим, пронизывал до костей. Влажные шинели застывали, коробились.

– Эх, разжечь бы костерок да погреться! – мечтали бойцы.

– Эх‑ма, да не дома.

Пуста и неприютна степь – ни кустика, ни деревца. Лишь по лощинкам и распадкам собиралась колючая трава перекати‑поле. Но ею не согреешься – минутное пламя. Единственным спасением было укрыться в земле.

Бронебойщики рыли парные окопы, чтобы согреться в них и уснуть. Шумилов, Степной и Веселов готовили групповой окоп, вернее, котлованчик. Сержант пригласил на ночевку Арышева. Поэтому ребята старались. Только грунт попал твердый, каменистый. Шумилов ворчал:

– Эту землю только ломом долбить, а не лопаткой ковырять.

– А у вас мягче? – спросил Степной.

– Да, у нас, на Орловщине, не земля, а масло: хоть ножом режь да на хлеб намазывай.

– У вас там лес?

– Ясное дело, не пустыня.

– А я степь люблю. Поднимаешься на гору, километров на тридцать кругом все видно. А в лесу‑то что увидишь?..

Когда котлованчик был вырыт в метровую глубину, Степной выдолбил нишу в стене.

– Печку устроим. В тепле будем спать.

Сводом этой печки служил верхний слой, в котором было прокопано отверстие – дымоход.

Шумилов с Веселовым накрыли котлованчик одеялом, привалили по углам камнями и получилась крыша.

Степной разжег печку. Он подкладывал маленькие чурочки, принесенные с собой каждым солдатом, чтобы в трудную минуту развести огонь и погреться. Чурочки ярко горели, отдавая тепло и освещая котлованчик. Солдаты разделись, постелили шинели, укрылись одеялами.

Веселов привел лейтенанта. Опустившись в котлованчик, накрытый одеялом, Арышев почувствовал, как в лицо пахнул теплый сухой воздух.

– У вас тут, как в землянке: и потолок, и печка.

– Солдат на выдумку горазд! – подхватил Веселов. – Не зря, говорят, шилом бреется, а дымом греется.

– Раздевайтесь, товарищ лейтенант, – предложил Шумилов. – Не замерзнете, еще жарко будет.

Арышев стянул с себя подмерзшую шинель, снял сапоги.

– В середине или с края ляжете? – спросил Степной.

– Мне все равно, к солдатской жизни давно привык. Помню, привезли нас, новобранцев, в Монголию, в гарнизоне ни одной казармы. Полк осенью вернулся с Халхин‑Гола, и каждая рота строила себе землянку. Нам, салагам, тоже пришлось помогать. Стоял ноябрь, холода. Жили мы в палатках по четыре человека. С вечера натопим печку – жара, а утром хоть волков морозь. Благо, валенки да полушубки спасали. Через месяц построили землянки, и полк приступил к занятиям. Так что от мягкой постели я отвык.

– Сейчас люди от многого отвыкли, – заговорил Веселов. – Гитлер негодяй всю жизнь разрушил. Два брата вот где‑то плавают без вести с первых дней войны. Мать с отцом умерли в блокированном Ленинграде. Остался один как перст…

Чурочки догорели, и все потонуло во мраке. Степной, лежавший рядом с Веселовым, глубоко и протяжно дышал. Монотонно посапывал Шумилов. Арышев еще не спал. По телу разливалась приятная теплота. Отступили куда‑то дневные заботы. В сознание, как паук, вползал сон и опутывал своими тенетами.

– Не спите, товарищ лейтенант? – спросил Веселов.

– Да нет еще.

Косте хотелось прочитать сочиненное в походе стихотворение. Днем такая возможность не представилась. И вот он пригласил лейтенанта на ночлег, чтобы заполучить несколько минут.

– Послушайте очередной опус. Сегодня родился.

– Давай.

Жизнь солдатская полна скитаний, Перебежек и переползаний, Переездов, переходов, Разных выходов, походов, Тренировок, тренажей, тревог…

Веселов смолк, ожидая замечаний, но лейтенант молчал. Слышалось только тихое сонное дыхание.

«Не дослушал, намотался за день». Костя еще раз взвесил каждое слово в стихах и, довольный тем, что день прожит не зря, заснул.

За ночь степь преобразилась: выпал снег, и сопки стали походить на белые, кем‑то расставленные палатки. Ветер стих, воздух похолодал.

Когда бойцы вылезли из своих ночных убежищ, на востоке открывалась светлая полоса лазурного неба. Оттуда выкатывалось ярко‑красное солнце. Его лучи до боли слепили глаза, искрились в кристалликах снега.

Ожила степь: то тут, то там мельтешили люди, слышался говор, смех. Солдаты снимали гимнастерки и растирали тело леденящим снежком.

Подъехала походная кухня с горячим супом. Завтрак влил новые силы, вселил бодрое настроение.

Много ли надо солдату: поел сытно, выкурил с приятелем папироску, и опять веди его хоть на край света!

Пока офицеры совещались у комбата, бойцы готовились к «наступлению». Степной, сняв со своего ружья чехол, протирал затвор, Шумилов чистил снегом лопатку, на которой засохла вчерашняя земля.

– Затупилась, родная. Ее бы рашпилем поточить, – сказал Шумилов. – Чертов грунт. И люди тут живут ненормальные. Привыкли чай густой пить да табак курить. Взять хотя бы твою землячку Капку. Говорит: «Без чая жить не могу – голова турсук‑турсуком».

– А что ты задаешься своей Орловщиной!.. – обиделся Степной. – У нас, в Забайкалье, и лес есть, и птицы…

– И тарбаганы, – съязвил Шумилов. Подошел Веселов.

– Все спорим, чья природа лучше? Послушайте‑ка новый анекдот.

Костя сел на бугорок вынутой из котлованчика земли. К нему потянулись любители острого слова и шуток.

– Все? – оглядел он ребят. – Так вот, чтобы обсудить, какое вынести наказание Адольфу Гитлеру, собрались главы трех великих держав.

Костя сделал паузу, так как подходили новые слушатели.

– Кто‑то предложил сначала узнать мнение солдат, которые решают судьбы войны и мира. Вызывает своего солдата Черчилль. Подумал, подумал англичанин и говорит: «Повесить Гитлера». Вызывает солдата Рузвельт. «Казнить на электрическом стуле», – сказал американец. Выходит русский солдат. «Ну, Иван, – говорит товарищ Сталин, – а какое ты предложишь наказание Гитлеру?» Подумал Иван, хитро улыбнулся и говорит: «Надо взять лом, раскалить острый конец докрасна и тупым воткнуть Гитлеру в зад». Черчилль с Рузвельтом глаза вытаращили. «Зачем же тупым?» «А затем, – спокойно ответил Иван, – чтобы союзники не вытащили».

– Верно! – смеялись солдаты. – Ворон ворону глаз не выклюет! Внезапно утреннюю тишину нарушила дальнобойная артиллерия.

По небу с шумом неслись снаряды и где‑то впереди за сопками взламывали оборону «противника».

– Ничего себе, дают огонька! – посматривая в небо, говорил Веселов. – На западе под такую «музыку» в настоящий бой идут, а мы все в войну играем.

– А в бою тоже так стреляют? – спросил Вавилов, впервые услышавший вой снарядов.

– Так, – ответил Веселов, – только раз в сто побольше и не только через тебя, но и в тебя.

От комбата возвратились командиры взводов. Они собрали по взводам солдат и ознакомили с обстановкой.

В небе показались самолеты, которые направились в сторону двугорбых сопок, где оборонялся «противник». Сзади послышался рокот – подходили танки.

Поступила команда: «Занять исходный рубеж для наступления.»

Подразделения полка выдвинулись широким фронтом и залегли.

Подошли танки. Автоматчики пропустили их вперед и побежали за ними. Немного отстав, двигались минометчики, пулеметчики, бронебойщики. Катили пушки‑сорокопятки батарейцы.

Батарейцам было тяжело.

– Что, боги войны, отстаете? – кричал Веселов.

– Куда спешить? И отсюда достанем. Это вам надо вперед – в атаку скоро!

– Тогда мы и без вас обойдемся!

– А кто вам танки, пулеметы уничтожит?

– Вот Прасковья Бронебойновна, – показал Костя на ружье, которое несли бойцы.

С высоты открылся массированный огонь.

– Ложись! – закричали командиры.