«А что ся дотычет о серебщизну панов земли Жомоитскои, — читаем в конце нашего документа, — от того они не отступают: нижли зволити не могут без инших панов, старших своих, которых на тот час на сойме не было».
Факт весьма любопытный: он показывает, что решение вального сейма рассматривается как сумма решений отдельных земель, каждой особо…
Заявление жмудинов паны-рада сообщают Сигизмунду: «про то ваша милость, господарю, рячьше о том писати до пана старосты жомоитского, або послом вашое милости до него всказати».
По-видимому, предстояло добиться особого решения «Жомоитскои земли». Думаю, что этот факт можно назвать первым примером апелляции от сейма к сеймику, по неполноте представительства последнего на первом.
К сожалению, на этот раз не знаем, чем кончилось дело, но когда через несколько лет (в 1520 г.) на сейме в Минске большинство шляхты согласилось дать серебщизну, а жмудины отказали, «выламуючись своими правы», то господарь писал панам-раде, что надо послать листы к панам и земянам жмудским, чтобы и они дали даток, раз вся земля решила его дать; они-де не имеют права отказываться, так как этот даток пойдет не на господаря, а на потребу Речи Посполитой; если они не послушают, то паны-рада должны послать дворян править на них этот даток.
Любопытен ответ рады: пусть господарь напишет о том старосте жмудскому, который скорее послушается самого господаря, чем рады господарской. В обоих случаях (в 1507 и 1520 гг.) рада, видимо, признает законность действий жмудинов: даток должен быть добровольным «зволеньем» каждой земли.
Такое, как в 1507 г., общее сеймованье земель Литовско-Русского государства часто повторяется при Сигизмунде I. Следующий сейм — в Вильне с 13 декабря 1508 г. по 16 февраля 1509 г. Все, что известно относительно этого сейма, касается указной и уставной деятельности господаря и его рады. Можно допустить предположение Любавского, что на нем король заручился «зволеньем» на сбор новой серебщизны, хотя ни записи Литовской метрики, ни другие документы о том не упоминают{132}.
Какие же акты власти связаны с этим сеймом? 1) Суд короля и рады над соучастниками Глинского; 2) устав, ими выработанный по этому поводу, о судьбе родовых имений «здрадцев» («до двух лет»{133}); 3) постановление господаря и рады по вопросам внешней политики; 4) рассылка великокняжеских писарей для «пописанья» земель; 5) устав об оправе женам в именьях{134}; 6) отмена неслушного взимания пересуда{135}; 7) посылка комиссаров — судей на разграниченье и правенье границ между великим княжеством и королевством Польским; 8) подтверждение витебского и волынского привилеев.
Принимал ли «сейм» участие в этих постановлениях? Вероятно, да: челобитьями отдельных групп, сообщением сведений, но не «зволеньем», кроме разрешения серебщизны, если такое было сделано.
Однако практика показывала невозможность добиться действительного осуществления велений власти, слишком слабо вооруженной исполнительными органами. Само непрестанное повторение распоряжений об исправном несении военной службы под страхом суровых кар свидетельствует об этом. И немудрено! Авторитет власти и после 1492 г. тождественен в сознании общества с личным авторитетом господаря, великого князя. И ссылка рады на то, что староста жмудский скорее послушает господаря, чем рады, или ее ссылка по другому поводу, что она в отсутствие короля «так великим речам досыть вчинити» не может, не напоминает ли старое летописное объяснение военной неудачи: князя не было, а боярина не все слушали? Сигизмунд в первые годы пребывал почти сплошь в Польше занятый сложными польскими делами, а в Литве чувствовалось почти анархическое состояние всего управления в тяжелое время почти непрерывной борьбы с соседями.
На сейме в Берестье в мае 1511 г. король с радой обсуждали совместную с Польшей организацию обороны южных границ против татар по поводу постановления Петроковского сейма о посылке хану 15 000 злотых пополам с Литвой. Тут поднимался было вопрос «о способе, што ся дотычет обороны от всих неприятелей на прейдучое лето и на потом». Но съезд был незначителен: «вси посполом на том сойме быти не могли» «для шкодливых частых новин неприятельских и для небезпеченства вторгненя в землю поганства», и король решил поэтому не принимать окончательных решений.
Это объяснение бесплодности сейма 1511 г. (на сейме, по-видимому, кроме прощения осужденных в 1508 г., были только удовлетворены господарем просьбы дорогичинской шляхты об определении судебной компетенции их старосты, православного духовенства и Полоцкой земли — о подтверждении их привилеев) находим в послании Сигизмунда раде от 14 декабря 1511 г., где указывается на решение короля-господаря установить порядок военной службы при участии вального сейма{136}.
Любопытно оно и другой чертой: указанием на то, чем собственно должен был бы быть настоящий вальный сейм: съездом «всех посполу» — прелатов, панов-рады, всех князей и панов, наместников, тиунов, дворян королевских и всех земян со всех земель и поветов. Неисполнимость подобного идеала вального сейма и привела постепенно после неуклюжих (помянутых выше) попыток утвердить авторитет неполных и случайных (по составу) съездов для всей страны к идее представительства в форме полномочного посольства.
Королю пришлось снова уехать в Польшу Но он, по соглашению с радой, попробовал создать в свое место диктаторскую власть — гетмана наивысшего{137}. Организация гетманской власти относится к 1507 г. и стоит в связи с военным уставом этого года. Тогда Сигизмунд уставил с панами-радой устав о гетманских полномочиях, о котором Леонтович{138}, справедливо говорит, что хотя должность литовского гетмана встречается еще в конце XV в., но уряд этот окончательно построен ухвалой
1507 г. Источник наш — окружная грамота 13 августа 1507 г. короля Сигизмунда о том, что он
«отпущаючи гетмана… Станислава Петровича з войском нашим з паны-радами нашими уставили есмо такову уставу, которою бы ся мел пан гетман князи и паны со всем рицерством и шляхтою справовати».
Главное назначение «уставы»{139} — вооружить гетмана определенной карательной властью против нарушителей дисциплины, войскового порядка, против проявлений своеволия и насильничанья военных людей по отношению к мирному населению.
По изложению грамота носит характер «послушной»: «приказуем, абы гетмана во всем были послушни, бо есмо казали ему послушных чествовати, а упорных и непослушных карати, не меней, как мы сам пан господарь» (то же в окружной грамоте 1508 г., № 31, по поводу гетмана К.И. Острожского). Обширные полномочия давались гетману в военное время, в походе, когда он стоял во главе военных сил. В мирное время гетманство оставалось только званием.
Так, К.И. Острожский был собственно старостой луцким и маршалком Волынской земли, и перед мобилизацией рада писала господарю, чтоб он «ратил до гетмана его милости кн. Константина писати, ожебы он к своему вряду ехал», «к кому бы ся мели подданные… в час потребы сбиратись».
Коллизия двух функций иной раз приводила к тому, что мобилизация расстраивалась, лишенная своего властного центра в гетмане, когда князь Константин Иванович, как в 1520 г., не мог покинуть Волыни, занятый отражением вместе с поляками татарского наезда. Так должность наивысшего гетмана была как бы замещением великого князя в годину войны и потому: 1) гетман отправлял свой уряд не постоянно, а лишь в исключительные моменты, прежде всего, когда собиралось посполитое рушение; 2) не требовала поэтому постоянного замещения.