Глинский, чуя опалу, удаляется в свои отчины, завязывает сношения с Москвой и Крымом, готовя восстание.

В сношениях с Москвой, в стремлении привлечь на свою сторону русские княжие силы, Глинский выдвигает русские интересы, жалобы на притеснение православия. Вспомним, что он еще остается католиком. Наши источники не дают ясного ответа на вопрос о замыслах Глинского. Приписывали ему стремление завладеть великим княжеством Литовским, либо оторвать на московскую сторону пограничные области. Предполагают мечту — с помощью Москвы и татар создать для себя независимую власть над русскими землями Литовско-Русского государства.

Последнее подтверждается вполне определенно одним русским известием, которое давно напечатано, но, странным образом, не фигурирует в изложении историков, писавших о Глинском. Оно потом было тщательно затушевано в московских летописных сводах, как содержащее клятвенное обязательство московского правительства перед Глинским, которого потом не исполнили да, вероятно, с самого начала не собирались исполнять. Договор был заключен на том, чтобы Глинским вместе с великокняжескими воеводами воевати Литовскую землю

Московское войско пошло на Литву осенью 1507 г., а Глинский из Туровщины открыл наступление в феврале 1508 г. к северу, братья же его действовали в Киевщине, но сколько-нибудь широкой поддержки движение не встретило. За Глинскими русские земли не пошли.

Незначительной оказалась и энергия московских войск, а хана крымского и вовсе не удалось поднять. Видимо, союзники Глинскому не верили, опасаясь личных его целей. Только личная энергия Глинского сделала его восстание на мгновение опасным — Вильне и Ковну пришлось от него защищаться.

Почву для своего развития нашло восстание скорее в пассивности местных сил, которые если не стали за Глинского, то to не двинулись против него, заняв как бы выжидательную позицию. По-видимому, и Сигизмунд так думал. Конец 1507 г. застал его в Кракове. Отсюда он посылает против Глинского польское войско и сам идет с дворским полком. Литовские силы под начальством гетмана Константина Острожского присоединились к королю, и Глинскому пришлось отступать под защиту войск московских к Орше. Отступили за Днепр, а тут королевское войско вытеснило врагов из литовских границ.

Тем дело и кончилось. С Москвою был заключен 19 сентября 1508 г. вечный мир ценою уступки навеки того, что было уступлено по перемирию Ивану III за отказ Москвы от захватов этой войны. Сторонники Глинских получили право выезда, и потянулись за ними князья Друцкие, Одинцевичи, Жижемские, Козловские.

Пошло после ратификации договора с Москвой следствие, скомпрометировавшее ряд крупных вельмож, как Альбрехта Гаштольда, воеводу новгородского, маршалка Александра Ходкевича и др. Судили их король с панами-радой, но дело неясно, так как позднейшие известия (Кояловича) о лишении их рыцарской чести и конфискации их имений — прошение 1511 г. — весьма сомнительны.

Все дело Глинского — своего рода повторение истории «заговора князей» 1481 г., без глубокого общественного или национального значения. И сам же Грушевский, например, возводя его в значение «последней конвульсии украинско-белорусской аристократии», сознает, что перед ним — беспочвенное движение, «имевшее скорее фамильный, чем народный характер». Нет в нем даже «настоящей русской аристократии», и Грушевский заключает, что «недобитки русских княжих и панских родов помирились с второстепенной ролью в великом княжестве»^{129}. Оно и понятно. Русская «аристократия» оставалась очень мало втянутой в общегосударственные интересы Литовско-Русского государства, живя местной жизнью.

Лишь польские отношения да смена правящих лиц интересовали ее в центре, а такие явления, как заговор 1481 г. или восстание 1507—1508 гг., были вызваны партийной борьбой в среде сил, влиятельных в виленской правительственной среде и дорожившей этим влиянием.

Если эти движения — «последние» конвульсии чего-либо, то разве старой удельности, того «литовского феодализма», о котором говорит Любавский. Это эпизоды, имевшие весьма мало влияния на ход внутренней эволюции Литовско-Русского государства. Движение Глинского — драматический эпизод, наибольшее влияние оказавший на ряд событий в отношениях Литовско-Русского государства и Москвы. С ним связано возобновление их борьбы после перемирия 1503 г., раньше чем истек срок перемирия, и непрочность «вечного мира», нарушенного уже в 1512 г.

Глинский глубже ввел московское правительство в понимание западных отношений, побудил его завязать сношения с Данией (не имевшие успеха) и с императором Максимилианом против Сигизмунда. Эти последние переговоры завершились союзным договором между московским и австрийским двором.

В феврале 1514 г. приезжал в Москву императорский посол Георг Шнитценпауер фон Зоннегг, а 7 марта едут с ним в Вену Дмитрий Ласкирев и дьяк Елизар Суков как русские послы.

Шнитценпауер превысил свои полномочия и подписал договор о союзе с целью вернуть Ордену (как части империи) земли, отнятые у него Сигизмундом, отнять Киев и прочие русские города у Сигизмунда в пользу Москвы. Серьезного значения это не имело, но сыграли эти переговоры свою роль в настроении московского правительства.

Василий в декабре 1512 г. уже ходил под Смоленск, но первая осада была неудачна. Летом 1513 г. состоялся столь же бесплодный второй поход. Но в следующем году, несмотря на необходимость разделить силы ввиду союза, какой удалось Сигизмунду заключить с Менгли-Гиреем и Казанью, Смоленск был взят. Тут Глинский вспомнил о прежнем договоре с Москвою и выразил притязание на Смоленский удел. В Москве, по-видимому, толковали дело так, что тогда речь шла о землях в южной Руси и что Смоленск под уговор не подходит.

Разочарованный князь завязал сношения с Сигизмундом, получил гарантии и пытался бежать из московского войска, но был схвачен и попал в темницу, из которой не вызволило его и принятие православия, а освободила лишь позднее женитьба великого князя на племяннице.

Поражение русских войск под Оршею и набеги крымцев на московские границы, однако, не вернули Литве Смоленска. Война затягивалась, утомляя обе стороны, переговоры, начатые в 1517 г. при участии императорского посла барона Герберштейна, не привели ни к чему, и только в 1522 г. состоялось перемирие на пять лет. Смоленск остается за Москвой.

Так первые десятилетия XVI в. проходят для Литовско-Русского государства в почти непрерывном военном напряжении — в войнах с Москвой и татарами, и эта необходимость значительной и постоянной траты служилых сил и финансовых средств на государственную оборону явилась основным условием для крупных изменений в складе внутренних отношений Литовско-Русского государства в великое княжение Сигизмунда I, подготовляя в то же время крупные новости и в отношениях польско-литовских.

Литовско-Русское государство вступает в XVI в., в сущности, все тем же агломератом отдельных государственно-правовых единиц великого княжества Литовского и «прислухаючих» к нему земель. Для обозначения этого целого, которое мы называем Литовско-Русским государством, не существовало даже установившегося названия, разве иногда говорили, неточно выражаясь, о «всех землях великого княжества Литовского и Русского» — неточно потому, что не терялось еще различие великого княжества и «прислухаючих» земель-аннексов.

Правда, в двух отношениях за время Казимира и Александра государственное развитие этого Литовско-Русского государства сделало некоторые, даже значительные, успехи.

Во-первых, связь с виленским центром, несомненно, окрепла с окончательным падением местных правительств, с устранением опорных точек для проявлений политического сепаратизма.