Для образования единого Польско-Литовского государства не было не только прочной внутренней основы (в единстве национальном, социальном, культурном, бытовом), но и достаточно крепких и устойчивых внешних политических условий. Это особенно ярко выступает, если вспомнить, что даже внутри каждой из половин польско-литовского целого мы наблюдаем значительную двойственность тенденций и интересов: в Польше между великопольской и малопольской политикой, в литовско-русском мире — между южнорусскими областями и виленским центром.

Эти общие условия, объясняющие слабость унии, сказались очень наглядно в событиях начала XVI в. «Вечный союз, подтвержденный в 1499 г., в сущности мало гарантировал и Польше и Литве взаимную поддержку»^{118}. Возобновление московско-литовской войны в 1500 г. обнаружило ненадежность расчетов на польскую помощь в тяжелую для литовской Руси годину военных неудач с такою силою, что толкнуло на этот раз виленское правительство к попытке создать более тесное единение с Польшей.

Известно, что мир между Александром литовским и Иваном III, хотя и скрепленный брачными узами, оказался непрочным. Вследствие брака Александра с Еленой лишь усложнились взаимные отношения Москвы и Вильно, с одной стороны, вопросами вероисповедного характера, с другой — попытками Ивана III подчинить зятя своему влиянию в делах общей политики. Иван требовал, чтобы придворная жизнь Елены была обставлена, как подобает православной княгине. Александр, согласившись на сохранение женой ее вероисповедания, подчеркивал приватный характер этого обстоятельства.

Так, Иван требовал, чтобы дочери его «поставили церковь греческого закона на переходах подле ее хором», т. е. дворцовую. Александр возражал, что «князья наши и паны, вся земля имеют право и записи на предков нашиих, отца нашего и нас самих, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять, так нам этих прав рушить не годится». А княгине-де близко ходить и в городскую церковь^{119}. Иван стремился сохранить при Елене окружение русского двора — московских бояр и детей боярских; Александр торопил московскую свиту Елены отъездом, предпочитая окружить свою княгиню своими людьми своей веры; Иван стремился поставить Александра в зависимость от своей политики по отношению к Крыму и Молдавии, пользуясь дружбой своей с Менгли-Гиреем и Стефаном-воеводой для давления на Литву, и вмешивался даже во внутренние отношения литовской Руси, протестуя против проекта выделить Киев и другие города в управление младшему Казимировичу, Сигизмунду, и т. п.

Все это осложнялось пограничными спорами — захватом отдельных волостей после мира 1499 г. на московскую сторону и препирательством из-за требования Ивана, чтобы виленское правительство титуловало его великим князем «всея Руси», в чем выражалась целая, далеко смотрящая политическая программа. Сношения с дочерью служили для Ивана путем разведок о внутренних делах великого княжества Литовского, о внешних его отношениях, о силах, какими оно располагает на случай столкновения с Москвой, а розмирье между Москвой и Литвой быстро созревало и разразилось к 1500 г. Рост московского могущества, широкий размах политики Ивана III усиливали давнее влияние московского центра на русско-литовские отношения, особенно в межеумочной по политическому и государственно-правовому положению области Чернигово-Северской.

Для колебавшихся между Москвой и Литвой владетелей удельных княжеств в этой области московское притяжение становилось почти непреодолимым как тем давлением, какое Москва оказывала в пограничных отношениях, так и теми выгодами, какие связывались со службой московскому государю. Ведь каким-нибудь Вельским закрыты были пути к большой политической карьере в Литве в силу католического склада всей придворной среды, а Москва, принимая их, ставила сразу в первые ряды влиятельных сил большого государства.

В начале 1500 г. приехал в Москву князь С. Ив. Вельский бить челом великому князю, «чтоб пожаловал, принял его в службу и с отчиною», ссылаясь на то, что «терпят они в Литве большую нужду за греческий закон». Эта мотивировка вызывала сомнения в нашей исторической литературе. М.К. Любавский, разбирая данные pro и contra, приходит к заключению, которое мне уже приходилось цитировать:

Эта попытка мало нам известна, но факт подтверждается данными, собранными в IX томе «Истории русской церкви» Макария, особенно показанием современника, краковского каноника Сакрани, в сочинении «Истолкователь заблуждений русской веры», Краков 1500 г. В ней видную роль сыграл смоленский владыка Иосиф, которому Александр за то обещал киевскую митрополию. В Москве же никогда не делали различия между принятием унии и переходом в католицизм. В глубь мотивов Вельского данные источников нас не вводят.

Преобладание религиозных побуждений кажется весьма сомнительным, тем более что ясна причина, почему они выдвинуты на первый план. Вот что писал, приняв Вельского с вотчиной, Иван III своему литовскому зятю: сообщая о челобитье в службу князя, Иван поясняет, что принял его с отчиною потому, что хоть в мирном договоре 1494 г. и написано впредь служебных князей с отчинами не принимать, но прежде ни от Александра, ни от его предков такого притеснения в вере не бывало. И Вельский приводит тот же аргумент в грамоте, которой слагает с себя крестное целование Александру^{121}.

За Вельским потянули к Москве и другие — Василий Ив. Шемячич, Семен Ив. Можайский — бывшие московские беглецы — с Новгород-Северском и Рыльском, с Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем. За ними — менее значительные князья — Мосальские, Хотетовские. Иван III, приняв их с вотчинами, послал войско для охраны новых приобретений и «складную грамоту» Александру.

Весною 1600 г. московские войска вступили на территорию литовской Руси, заняв ряд городов и волостей. Литовское войско было разбито 14 июля у реки Ведроши (близ Дорогобужа). Поляки были отвлечены защитой южной границы от татар и угрозой турецкой войны…

Таково было положение литовской Руси, когда 17 июня 1501 г. умер король Ян-Альбрехт и снова встал вопрос о польско-литовских отношениях. На Петроковском сейме королевства Польского появились литовские послы («nuntii et oratores» великого князя Александра и всех великого княжества Литовского светских и духовных прелатов, баронов, панов, рыцарей и шляхты) и обменялись с польской радой документами 3 октября 1501 г., содержание которых обыкновенно называют «прелиминариями унии»^{122}.

Тут обе стороны объявляют во всеобщее сведение, что «licet veteres fuerint inscriptiones amicitiae et foedera…»[115], полезные и для королевства Польского и для великого княжества Литовского, «tamen cum aliquid videretur in eis contineri ab optima et sincera fraternitatis fiducia discrepans»[116], то поэтому «ob solidiorem communis et mutuae caritatis fraternae connexionem perpetuam, dominiorum defensionem communem»[117] решили «veteras ipsas confederations innovare et moderare… sub articulis infra scriptis: primum quod Regnum Poloniae et Magnum Ducatum Lithvaniae uniantur et conglutinentur in unum et indivisum ac indifferens corpus ut sit una gens, unus populus, una fraternitas et communia consilia; eidem que corpori perpetuo unum caput, unus rex, unusque dominus… vocis communibus eligatur»[118]. Выбирают «presentes et ad electionem convenientes»[119], притом так, что избрание «absentium obstantia… non impediatur»[120].