Первый день нового, 1142 года начался сырым и холодным рассветом, однако за пеленой облаков таилось обещание солнечного света, который пробьется на часок в середине дня, прежде чем вечерняя мгла вновь затянет небеса. Кадфаэль, обычно часто просыпавшийся до заутрени, на этот раз проспал до колокольного звона и, совсем еще сонный после короткого отдыха, потащился с остальными братьями по ночной лестнице в церковь. После службы он отправился в свой сарайчик, чтобы проверить, все ли там в порядке, и заодно захватить оттуда свежего масла для алтарных лампад. Синрик уже поправил свечи и пошел на кладбище, чтобы еще раз взглянуть, все ли готово возле могилы, которая уже ждала, аккуратно прикрытая сверху досками. Покойник в деревянном гробу лежал перед приходским алтарем на пристойно убранном одре. После мессы его собирались вынести с процессией в северную дверь. Пройдя по Форгейтскому тракту, шествие должно было войти на кладбище через широкие ворота напротив ярмарочной площади, где находился вход для мирян, которым не полагалось ходить через большой двор. Ради спокойствия и соблюдения монастырских правил приходилось проводить некоторое разделение между монашеской братией и мирской общиной.

На большом дворе за час до начала мессы уже царило деловитое оживление. Монахи готовились к предстоящим работам или доделывали то, что не успели закончить накануне. А перед широким западным порталом церкви начинали собираться жители Форгейта; частью они толпились у монастырских ворот, поджидая своих друзей, чтобы вместе войти в церковь. Лица прихожан были замкнуты и скрытны. Напустив на себя подобающую для такого дня строгую торжественность, люди между тем исподтишка так и рыскали глазами, как бы ища подтверждения тому, что туча, омрачавшая их жизнь, действительно унеслась. Быть может, после сегодняшних похорон они вздохнут свободно и перестанут таиться друг перед другом и осторожничать в разговорах с соседями? Может быть! Но что будет дальше, если ловушка Хью Берингара не сработает, как задумано?

Кадфаэля смущала вся эта затея, но еще больше его огорчала мысль, что нынешняя неопределенность может продлиться, пока недоверие и страх не развеются благодаря человеческой забывчивости и непостоянству. Уж лучше бы вытащить это на свет божий, разобраться во всем и покончить наконец! Тогда всем, кроме одного, стало бы спокойно. Нет! И ему тоже! Ему-то как раз в первую голову!

Понемногу начала собираться и местная знать. Вон староста Эрвальд, с важным видом, преисполненный достоинства, — провост, да и только! Вон кузнец, валлиец Рис аб Овейн, — в Форгейте было несколько ремесленников-валлийцев. А вот и пекарь Джордан Эчард — здоровенный, откормленный детина с таким же каменным выражением на лице, как у всех, но в нем, однако, проглядывает самодовольство — ведь он пережил-таки своего обидчика! Тут же рядом и простой деревенский люд: работник Элгар, несправедливо заподозренный своим хозяином Эйлиотом в том, что он не свободный человек, а виллан; Эдвин, у которого по распоряжению Эйлиота был сдвинут межевой камень; Сентвин, чье дитя зарыто некрещеным в неосвященной земле; отцы мальчиков, которым на собственной шкуре пришлось убедиться, что от эбенового посоха лучше держаться подальше, и которые натерпелись страха на уроках Эйлиота. Мальчики дожидались в сторонке, отдельно от взрослых; они шептались, беспокойно топтались на месте и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, но в церковь не заходили. Иногда по их настороженным .лицам пробегала улыбка, иногда сквозь шепоток прорывалось хихиканье, в котором чувствовались бравада и невольный страх. Форгейтские собаки, заразившись возбужденным и нервным настроением людей, сновали в толпе, лязгали зубами, стараясь цапнуть за бабки проходящую лошадь, и на каждый неожиданный звук заливались визгливым лаем.

Своих жен мужья постарались оставить дома. Наверняка жена Джордана хлопочет за него в пекарне. Утренняя выпечка уже готова, теперь надо вычистить в печке золу, а следующая партия хлебов уже стоит наготове и только ждет, когда ее посадят в печь. Хорошо, что жена Джордана не здесь и грядущие события пройдут без нее, хотя Хью наверняка не станет впутывать в свои планы бедняжку, которая созналась, что ее муж не ночевал дома, только ради того, чтобы спасти его от более страшного обвинения. Но для нее все равно лучше, если она будет отсюда подальше. Впрочем, это уж дело шерифа, как тут поступить, благо Хью и сам знает, как выйти из любого положения, и умеет обращаться с людьми! Немного женщин все-таки присутствовало в толпе — это были пожилые, почтенные матроны, вдовы зажиточных ремесленников, опора Церкви, на которую она всегда может положиться там, где другие ей изменяли. Они стойко отбывали все церковные службы: с мирянами — мессу, с монахами — вечерню; эти старейшины в юбках, одетые во все черное, были в церкви как свои, и монастырская община видела в них едва ли не членов своего братства. Разумеется, эти женщины не могли пропустить заупокойную службу.

Рассеянным взором окидывая приходящих, Кадфаэль думал о другом, как вдруг заметил показавшуюся в воротах Диоту, которую бережно поддерживала под руку Санан. Их появление подействовало на него как тревожное напоминание, но в то же время это было приятное зрелище, на котором отдыхал глаз. Идущие рука об руку две красивые женщины, тщательно прибранные, исполненные спокойной и отважной решимости, держались с достоинством, что, наверное, стоило им больших усилий. Казалось, будто осень и весна, отважно помогая друг другу, появились перед ним. Изнывающий в своем затворничестве Ниниан потребует потом полного отчета и не успокоится, пока его не услышит. Осталось подождать еще два часа, чтобы все так или иначе решилось.

Войдя в ворота, обе женщины остановились и стали оглядываться вокруг, явно отыскивая кого-то глазами. Санан первая заметила Кадфаэля и обрадованно что-то сказала на ухо Диоте. Вдова тоже обернулась в его сторону и сразу устремилась туда, где он стоял. Кадфаэль тоже двинулся им навстречу, поняв, что они искали именно его.