Слабость навалилась на меня, как мешок с мукой на бродячую кошку. Низ живота болел, ног я не чувствовала. Глаша лежала на подушке в центре дивана и одна из собак положив черные лапы рядом с головой ребенка с мерцающим удивлением в глазах смотрела на спящую Глашу и шевелила своими собачьими бровями.
— Я не верю, скажите, что вы пошутили, — попросила я и посмотрела на бесцветную старушонку в желтом халате, которая сутулясь сидела напротив, поддерживая рукой подушку с Глашей.
— Я точно знаю, — подбирая слова, тихо, с интонацией «врач-больной», очень вежливо сказала Князева и отвела взгляд. Ей было уже за 80, но умозрительно она казалась моложе — этакая куколка из сундука. Обычно такое бывает с людьми, сохранившими ум, и еще, если тело не превращается от старости в мешок костей или гору жира. Некоторые люди умудряются пристойно стареть…
Глафира проснулась и быстро открыла глазки, черная собака заволновалась, высунула язык и восхищенно замахала хвостом, производя им ветер.
— Ав, — тихо сказала она и взглянула на нас, — ав, ав!
— Проснулась, — не своим голосом пропела Анна Львовна, — попочка сладкая! Люблю, не могу!
Я улыбнулась и, погладив руку старушки, не спрашивая, охнув, пошла в ванную мыть руки. Глафиру надо было кормить.
Все вещи, небольшая сумма денег, пеленки и все, что купили для ребенка — осталось лежать в тридцать шестой квартире, как раз за стеной, на которую я сейчас смотрела. Все это было абсолютно недоступно для меня, за опечатанной милицией дверью. Да черт с ними, с вещами…
Но в среду, ровно пять дней назад, Нину Ивановну с сыном убили. Ночью… Подожгли…
Анна Львовна на мои возгласы только прижимала руку к губам и моргала глазами. Наконец, подождав пока я уложу Глафиру на подушку, рассказала все, что знала сама.
Половина первого ночи сестры Фонариковы с 7 этажа вызвали пожарных. Им показалось, что кто-то надумал их поджечь — из вентиляции и снизу из окна валил дым, и они слышали два или три крика…
Милицейский наряд прибыл на удивление быстро — через час (пожарные вообще не приехали ввиду того, что сестры Фонариковы перепутали телефоны и позвонили вместо 01 по 02 ) и обнаружили за дверью 56 квартиры трупы мамы и сына. Мальчик лежал в прихожей, мама в своей комнате на кровати, на кухне дымился выгоревший бак с бельем. В квартире на милиционеров бросился мой Дима с топором… и ранил первого милиционера…
— Кричал, как раненый зверь, — повторила, крестясь, Анна Львовна. — А милиционера потом несли, из него крови по всей лестнице натекло…
— Что вы такое говорите? — спросила не я, не я, не я…
— Я видела, — еще раз твердо повторила Анна Львовна. — Тебе лучше знать правду.
— Но зачем? Для чего? Он ведь не дурак? У него я, и он не бандит, вот и Глафира у нас, — я не знала, что еще добавить. — Этого не может быть! Не может!
— Я видела, как его вели, — поежилась Анна Львовна.— Он не шел! Кричал, и его тащили!
— Я не верю! Что мне делать?..
Я соскучилась, Дима, я по тебе соскучилась!
В тот первый вечер и ночь, когда вернулась в «сталинку» из роддома, плакала я.
Что ты натворил??!
За пять дней я передумала ВСЕ. Куда он пропал? Как он мог запропаститься, если я рожаю? Только несчастье, больше ничего не могло его удержать… или даже… Нет, только не это!
И вот, оказывается, мой муж — убийца. Он убил Ниночку Ивановну, дауна Октября и ранил смертельно… милиционера?..
Абсурд!!!
Дантист, менеджер, субтильный Димка 1,61, в очочках, и с маленькими ножками 36 размера, с высшим медицинским образованием, муж беременной жены, отец грудного ребенка — убил трех человек или двух и одного ранил…
Я легла на пол в углу комнаты, закрыла рот сжатым кулаком и рыдала, пока пол не стал таким же мокрым, как и мое лицо.
— Я по нему скучаю!
Когда я была школьницей, нет, даже раньше, нет, все не так, в общем, я пыталась угадать, как ОН со мной познакомится? Он — мой будущий муж. Нет, не муж, а любимый. А после, может и муж. Так вот, я не угадала, черт!
Я представляла красивого, высокого, загорелого, с глазами, в которых льды перемешались с небом в равных пропорциях, выгоревшими до цвета белого вина волосами и с голосом Ника Кейва, когда он душит утопленницу Миногу.
Но никто не знает, кого выберет сердце. И я тоже.
Дима…………………….
За два месяца я успела привыкнуть к этим двум людям — маме и ее дауненку. Нина Ивановна и ее Октябрик, наверное, одни из самых светлых людей, которых я встретила за всю жизнь.
Бывают же такие тихие и ласковые женщины…
Убийства в городе происходили с завидной регулярностью.
Я не оговорилась, хотя понимаю, что написала явную абракадабру и нонсенс. Но никто не кричал об этом на улицах, и в прокуратуре тихо шушукались прокуроры над папками с делами, папок был «миллион», но никакого ажиотажа в раскрытии преступлений не наблюдалось.
За последние 13, 113 и даже 213 лет столько нонсенса произошло в жизни и в сознании людей, издревле заселяющих российские просторы, что — простите меня, но я говорю, как есть.
А так как убийства в Полежаевске, повторюсь, случались постоянно, то трагедия, случившаяся на шестом этаже дома по ул. Архангельской, конечно, не осталась незамеченной властями, и была взята под контроль, и завели дело по статье 105 УК РФ. Убийства и покушения на убийство расследуются в прокуратуре, и вести расследование поручили ст. следователю прокуратуры Солодкиной О.Л. В помощь ей были «брошены» участковые Сазанчук и Иншаков. Более свободных людей от тех 68 нераскрытых убийств в Полежаевске за последние 13 лет — не было.
И работа закипела.
На меня пристально смотрела тощая модная вумен, которая представилась следователем прокуратуры Солодкиной Ольгой Леонардовной.
Боже мой, или мне послышалось — «Леонардовна»?! Что же, папашу, выходит, звали Леонардом Солодкиным? Нет, на пальце — обручальное кольцо, значит, муж — Солодкин…
— Почему вы не явились в прокуратуру? — с ненавистью второй раз задает вопрос, а я молчу. — Мы вас еле нашли! Вы жена Горностаева Дмитрия, подозреваемого в двойном убийстве и причинении тяжкого вреда здоровью сотруднику милиции?
«Выговорила, наконец», — я смотрю на эту Солодкину, и мне кажется, что дурной сон, в котором я тону, все еще продолжается и конца ему не видать.
— Оленька, — высовывается из кухни в муке и молоке Анна Львовна, — Оленька, ты вожжи-то опусти… Наташу только вчера из роддома выпустили, ой, извините, выписали, — хихикает бабушка Князева.
Глафира спит на подушке, завернутая в льняную розовую скатерть, которую бывшая учительница Князева разорвала на четыре части, вместо пеленок и памперсов, которые аккуратно сложены под кроватью угловой комнаты опечатанной квартиры 36.
— Анна Львовна!.. — говорит Солодкина и сует мне повестку. — Вот, распишитесь, чтобы завтра в одиннадцать была на втором этаже прокуратуры, 24 кабинет.
— Мне нужно забрать вещи — оттуда… — наконец прорезается голос, но не мой, хотя говорю вроде я. Следователь Солодкина оборачивается с порога и глядит на мою руку, которой я показываю направление. — Там мои пеленки и деньги… мне жить не на что… — всхлипываю я. — И муж мой где?
Когда я открываю через три секунды глаза — Солодкиной нет, мятая повестка на полированной горке и проснувшаяся Глафира с туманно-голубым взором, а три запертые полчаса назад князевские собаки по причине наглости и лая на Солодкину Ольгу Леонардовну, скребут из-под ванной длинными с неубирающимися когтями лапами.
— Зачем вы принесли ребенка? — смотрит на меня, как на слабоумную Ольга Леонардовна.
Обычный кабинет на втором этаже Полежаевской прокуратуры, 3 метра на 2. Рядом с туалетом в конце длинного темного коридора, в котором смешались запахи очень старого здания. Глафира спит, и я отвечаю тихо, придерживая сверток двумя руками: