А когда мы приехали в Полежаевск, и до появления Глафиры оставалось около полутора месяцев, я с жадностью посматривала на мам с колясками. Там, в недрах кружев что-то попискивало, я не решалась даже взглянуть — ведь нельзя без спроса смотреть на чужих птенцов, но сердце ликовало — скоро пищащий инопланетянин появится и у меня.

На шестом этаже за выступом несущей стены в 54 квартире, как раз пищала недавно родившаяся девочка, и с ее мамой я познакомилась одной из первых.

Маму девочки звали Таней, и она тоже приехала из Красноуральска родить дочку. Совпадение…

Как обычно бывает? Ну, как люди перебрасываются первой фразой, а потом начинают улыбаться друг другу?

Я ходила с таким животом, что было видно — вот-вот! Еще несколько шагов, и я рожу. Да.

А она ходила гордая с нежно-голубой коляской, и в ней девочка!

Мы с ней встретились глазами на второй день нашего приезда и житья в Полежаевске. Мы обе шли по одной тропке через сосновый лес к «сталинке» и встретились глазами.

— Ой, — сказала она, едва взглянув на мой живот. — Ты не бойся!

— Да, — едва передвигая ногами, заворчала я. — Тебе легко говорить.

— Не бойся! — толкая перед собой коляску, как ледоход льдинку, авторитетно заявила она. — Выскочит, как пробка из бутылки.

— Да? — все равно не поверила я и не смогла отвести от нее глаз.

Такая полная, такая красивая, щеки, как две мои попы. Сметана мезозойского периода.

Она шла, и воздух шелестел, как водопад, такая неотразимая и очень большая женщина лет двадцати пяти.

Из-под сарафана на тоненьких лямочках слегка выглядывал красный бюстгальтер, и это было красиво, а почему не знаю.

И еще, я точно знаю — такая, как есть, я была уже в год и даже раньше. Люди не меняются. Они одинаковы независимо от возраста, и неважно, как они выглядят в десять, двадцать или сто двадцать лет. Я всегда буду та же, что в шесть лет. Но только — я одна буду знать об этом.

На трансформаторной будке справа от подъезда висела табличка:

Из своего окна и не раз я видела, как туда заходит какой-то чистюля в обносках. И так, как я раба своей страсти к бомжам и прочим незаконным гражданам, то однажды вечером, когда Дима долго не приходил, а я ждала его на улице, расхаживая среди деревьев, сильнейший импульс заглянуть в трансформаторную будку повернул меня к ней, я подошла и просунула голову в железную дверь.

В будке горела свеча, в ней сидел бомж и, вглядываясь едва раскрытыми глазками, в темные углы писал, по слогам строя сложные фразы про обустройство кажется… России.

— Вам чего, дамочка? — спросил меня этот глубокий человек, даже не повернув немытой шеи. Я сразу поняла, передо мной — уникум, каких поискать, и чтобы не нарушить хрусталь чужого уединения, вежливо потопталась у порога и со словами приветствия ступила внутрь…

Под серым пиджаком однофамильца самого славного генсека была надета узорчатая футболка. Только через час, когда я в подробностях рассказывала про последние два дня, что случилось и как мне невыносимо, я вдруг поняла, что это — татуированное тело, а не футболка! И посмотрела на собеседника во все глаза.

«Ой, — пронеслось в голове. — Беги!»

На что мой визави, Илья Леонидович, тихо пробасил:

— Не бойся. Я ручной.

— Правда? — и я досказала нашу с Димой «лав стори» до конца.

За что была отругана и выдворена из будки вернувшимся мужем в нашу комнату. Оказывается, он уже больше часа искал меня, рыская по всему подъезду, потом бегал вокруг дома, пока не догадался заглянуть на огонек в трансформаторное окошко.

Илья Леонидович имел не одни апартаменты, а и в подвале и на чердаке, и ни разу не было, чтобы все три комфортабельных места были заколочены — одно обязательно было открыто и пылилось в ожидании. И в каждом было по спальному месту, чайнику и кастрюльке, в общем — лафа.

Раньше такое представить было невозможно, хотя — было, было, но этого не хотели замечать. Зато сейчас совершенно свободно во многих подвалах живут люди без документов, настоящих имен, и с тем минимумом счастья, которое их еще держит на поверхности земли.

— Побезобразничать я люблю!.. Это если меня тронуть, — Илья Леонидович почмокал: — А вы не трогайте!

«Резонно! — согласился лабрадор, который пробегал мимо. — Какой открытый человек! Весь на виду… не то, что эти, которые в квартирах прячутся и с документами… Аф! Аф!»

Синева небесного моря над головой, обсидиан солнца в зените, от травы у подъезда пахнет дождевыми червями.

Диму взяли на работу. Торговля медикаментами. Менеджер.

«Через год купим квартиру, еще через год купим …! А через три года купим…!» Всю ночь мечтали. А наутро было 13 мая — первый рабочий день на постоянной работе, Москва, метро Алексеевская.

Он уехал, а я осталась, вышла во двор и ущипнула себя за руку — ко мне обратился большой русый пес, которого таскал на поводке бойкий слепой с третьего этажа, и на хорошем русском языке сделал заманчивое предложение.

Я ущипнула себя очень больно, но снова не проснулась, этот пес обладал таким даром убеждения, что еще чуть-чуть и я вышла бы за него замуж, но он просил не об этом!!!

— Нельсон, — представился он, а я пролепетала:

— Наташа.

— Знаю, — ответила эта собака и обнюхала траву возле моих ног. — Я знаю про тебя все, а что не знаю, могу выдумать… Хочешь?

— Нет, не хочу, не надо, — я скрестила руки на животе. — Иди, знаешь куда! Нет и нет! Пусть все будет по судьбе — я в нее верю, надеюсь и люблю и знаю, что буду жить и через 50 лет и через 100…

— Не ври, — гавкнул пес. — Столько не живут.

— Ладно, — согласилась я. — Чего надо?

— Ты запутала роман, давай я продолжу его один?

— Ну уж, нетушки! Роман — про меня? Про меня! Иди своего слепого таскай! И у меня почерк лучше!

— Ну, тогда напополам, да? — вежливо укусил меня за коленку лабрадор.

И я согласилась.

Мы постояли, глядя друг на друга, как заговорщики, и не смогли в тот день расстаться. Пес махнул хвостом и повел меня за дом, там я села на скамейку (жесткая!), Нельсон лег у моих ног, и мы поговорили про синтаксис, дефисы (о которых я и не подозревала, ой, такая прелесть) и про двоеточие…

Разговоры с собаками, в отличие от разговоров с людьми, навевают такой нежный покой в душе. Рекомендую.

— Это что! Я в первом классе с одним мальчиком целовалась целый час!

— А я, аф-аф! смолоду любил в ботинки писать, да и сейчас иногда позволяю, аф-аф!

— Я как выпью, запросто могу драку устроить! Где хошь! Вот я однажды ехала в электричке выпимши, я то вышла, а весь вагон дрался!..

— Сочувствую, а вот я, как выпью…

— А ты что пьешь?

— Сливянку, — покосился пес.

— Ой, и я ее люблю! Пойдем, купим!

— Тебе нельзя, — посмотрел на меня внимательно лабрадор. — Ты что, забыла?

— Из-за драк?.. Да ты не бойся, я теперь стараюсь вести себя солидно, ну, я же замужем…

— Из-за живота, ррр-р-р-р!..

— А, ну да, а я забыла!..

— Ничего себе… — отвернулся лабрадор.

— Только не начинай! Ты мне не бабушка, в конце концов…

— Укушу!

— А я тебя, — показала я зубы. — Давай одновременно?!

— Я могу только исподтишка цапнуть…

— Не-е, так неинтересно!

Я не совсем поняла, почему у него такой грустный взгляд, может, он меня полюбил! Да нет, разве такое возможно? Нет, нет!

— Дай, я тебе репейник из хвоста вытащу, ну дай, чего пятишься?

— Ну, вытащи, — наконец поймав в моих глазах нежность, без желания укусить, разрешил лабрадор и лег лапами кверху, пузо наружу и закрыл глаза.

Это раньше люди радовались знакомству с другим человеком, искали улыбку в посторонних глазах, ждали какой-то радости — это было раньше, мы живем в другое время.