На перекрестках величаво торчали индусы‑полицейские, казавшиеся ещё выше благодаря черно‑красным тюрбанам, украшавшим их смуглые бородатые лица. В руках каждого бамбуковая трость для «регулировки» уличного движения. Нарушителей она не миловала, обрушиваясь на головы и спины злополучных рикш, часто бросавшихся поперек потока в отчаянных попытках заполучить пассажира. Наблюдали за порядком и китайцы‑полицейские в конических белых колпаках с красными султанами.

В этот день город был наводнен полупьяными american boy’s[10] – с гостившей в Шанхае американской эскадры. В белых матросских костюмах с черными шелковыми галстуками, в круглых пикейных шапочках, они куда‑то ехали большими группами, развалившись в колясках потных рикш и горланя песни. Или толпились у входов в бары и салоны, задевая проходивших женщин.

Минуя витрины роскошных магазинов, Беловеский вышел на торгово‑ремесленную часть Бродвея и наконец разыскал нужную вывеску: на черной дощечке белыми буквами рядом с иероглифами было выведено по‑английски: «А. Кан, портной».

В большой комнате стрекотали две ножные швейные машины. За столами‑верстаками согнулись над шитьем подмастерья и ученики. В комнате было душно, yо работавшие, казалось, этого не замечали.

Мистер Кан, хозяин мастерской (он же закройщик), худощав, лыс, средних лет, бегло объясняется по‑английски. Ему не пришлось растолковывать, из каких предметов состоит форма русского матроса. У него нашелся альбом с формами флотов всех стран. Кроме того, он предъявил Беловескому образцы и расценки имевшихся на рынке материй. Штурман выбрал добротные материалы и попросил подсчитать стоимость комплекта. Цена по владивостокским масштабам оказалась весьма низкой. Срок готовности – тоже необычным: мистер Кан обязался послезавтра утром доставить на корабль шестьдесят комплектов рабочего платья и шестьдесят комплектов летнего обмундирования. Весь заказ будет выполнен в течение недели. Оставалось отправиться с мистером Каном к командиру для подписания договора и вручения задатка.

Клюсс и Купцов остановились в недорогой, но приличной гостинице «Савойя‑отель». Ознакомившись с условиями заказа, командир подписал договор, уплатил задаток и отпустил портного. Приближался вечер.

Беловеский стал собираться в обратный путь, но Клюсс предложил ему пойти на спектакль приехавшей из Владивостока русской опереточной труппы, переночевать в отеле и вернуться в Вузунг с первым утренним поездом.

Ставили «Риголетто». Таинственный полусвет рампы, яркие, сменяющие друг друга сцены, выразительность с детства знакомых мелодий, наполненный смокингами и декольтированными туалетами зал казались Беловескому каким‑то волшебным сном. Ещё прошлой ночью он стоял на качавшейся палубе, кругом во тьме была морская ширь, ветер свистел в снастях, а глаза искали на горизонте огни встречных судов. И вдруг огромный шумный город с тысячами соблазнов, тенистые асфальтированные аллеи, утопающие в зелени уютные особняки, Женщины, кажущиеся прекрасными и нежными. Музыка временами уносила его мысли в мир грез.

После спектакля командир и штурман сидели за одним столом с артистами, среди которых у Клюсса оказались знакомые. Беловеского посадили между Машир, артисткой, игравшей Джильду, и костюмершей, смуглой блондинкой с большими черными глазами. Вскоре он забыл обо всём, кроме своих очаровательных соседок. Время летело быстро. Когда встали из‑за стола, пора было уже ехать на вокзал.

37

Военный комиссар «Адмирала Завойко» нервно ходил по шканцам. Из открытого светового люка кают‑компании доносился звон посуды. Близился час обеда, вестовые накрывали на стол. Из машины слышалось шипение пара и голос распоряжавшегося старшего механика.

«Прогревают машину», – подумал Павловский. Якум, командир и штурман ещё вчера уехали в Шанхай. Утром зачем‑то приезжал Тирбах и минут пятнадцать сидел в каюте старшего офицера. После его отъезда Нифонтов, ничего не сказав Павловскому, приказал готовить машину. Не намерен ли он увести корабль во Владивосток? Угля, правда, маловато, но рядом в Нагасаки белогвардейское посыльное судно «Патрокл». Возможно, оно уже вышло навстречу, ведь Тирбах мог ему телеграфировать. Как же тогда поступить ему, военному комиссару, на которого ложится вся ответственность?.. Придется с боцманом, котельным механиком и той частью команды, которая к ним примкнет, помешать старшему офицеру сняться с якоря… А если его не послушают?..

Из тяжелого раздумья его вывел крик сигнальщика:

– Товарищ вахтенный начальник! К нам катер!

На баке подходившего портового катера Павловский с облегчением увидел штурмана в мешковатом штатском костюме и, лишь только тот вступил на палубу, позвал его на шканцы.

– Где командир?

Беловеский смотрел с удивлением:

– К вечеру вернется. А что?

Павловский нахмурил брови:

– На судне что‑то готовится. Утром к Нифонтову приезжал Тирбах. После этого старший офицер приказал готовить машину. Я опасаюсь, не скрывается ли за этим попытка угнать корабль во Владивосток…

С удивленной улыбкой штурман покачал головой.

– Тирбах приезжал для того, чтобы попросить нас отойти от входа в фарватер. Скоро начнется выход из Ванпу американских эскадренных миноносцев, мы им можем помешать.

Павловский понял, что попал в неловкое положение, но сдаваться сразу не хотел:

– Разве американцы не могут обойти нас стороной?

С ноткой снисходительности штурман объяснил:

– Видите ли, здесь, в международном порту, свои законы. Если мы сами не переменим места, нас отбуксируют, а в газетах напишут, что, едва русский корабль пришел в Вузунг, на нем взбунтовалась команда…

Павловский покраснел и, заметно смягчая тон, ответил:

– Если это только для перемены места, Нифонтов обязан был меня предупредить…

С раздражением он думал, что не следовало командиру в первый же день покидать корабль на заграничном рейде и вместе с Якумом ночевать где‑то на берегу.

Из машинного люка раздалось громкое шипение. Беловеский заторопился:

– Ну, мне пора, товарищ комиссар, пойду доложиться старшему офицеру. – И он исчез.

Павловский хотел попросить штурмана никому не рассказывать об их разговоре, но удержался. Постепенно он успокоился, но обида на старшего офицера, поставившего его в смешное положение, не проходила.

Услышав сигнал «обедать», Павловский спустился в кают‑компанию. За столом Нифонтов сидел надувшись, не глядя на комиссара, и вел разговор с доктором о болезнях почек. Павловский понял, что старший офицер знает о разговоре со штурманом. «Тем лучше», – подумал он. Когда подали чай, вошел старший механик в чистом комбинезоне и, скользнув взглядом по лицу комиссара, доложил:

– Машина готова. Николай Петрович.

Нифонтов важно кивнул и приказал штурману:

– Вызывайте боцмана и рулевых.

Неторопливо допив чай, он медленно проследовал к себе.

Едва «Адмирал Завойко» стал на якорь на новом месте, из устья Ванпу, подобно серой ящерице, выскользнул первый американский эсминец. Выйдя на простор широкой, как море, Янцзы, он стал на якорь в стороне от фарватера. Вслед за ним вереницей пошли его однотипные собратья, такие же серые и юркие. На их палубах матросы и офицеры по‑американски непринужденно стояли на своих постах.

– Вот бы нам такие! – вздохнул ревизор. – Тогда можно бы и с японцами потягаться.

– Чтобы управлять такими кораблями, надо много учиться. И дисциплина нужна, – наставительно заметил старший офицер, спускаясь с мостика.

– Не беспокойтесь, выучимся. И корабли у нас будут получше этих, – не удержался Павловский.

К вечеру вернулся командир. Павловский в присутствии Нифонтова откровенно рассказал ему о своей ошибке. Клюсс был взбешен, но сумел сдержаться.

– Часть вины за случившееся беру на себя, – резко сказал он. – А вам обоим пора научиться ладить друг с другом. Неуместно разыгрывать комедии на глазах у иностранцев. Потрудитесь это запомнить!.. Прошу ни на минуту не забывать, что сплоченность и взаимное доверие – главное и непременное условие пребывания за границей всякого военного корабля, а корабля Дальневосточной республики в особенности. Ведь наше положение пока очень неопределенное: как ещё нас здесь встретят?