Расспрашивая лоцмана об условиях жизни в Шанхае, Беловеский не забывал делать записи и зарисовки: военный штурман должен уметь после лоцманской проводки самостоятельно пользоваться любым фарватером. Так сказал командир.

Вошли в реку. Свободные от вахт матросы, машинисты и кочегары с интересом рассматривали попадавшиеся навстречу английские, американские и японские пароходы, с которыми «Адмирал Завойко» обменивался флажным салютом. Павловский с биноклем в руках стоял среди них.

– Откуда столько пароходов, товарищ комиссар? – спросил Шейнин.

– Из Шанхая. Ведь это большой порт.

– Не только из Шанхая, – добавил подошедший ревизор, – из Ханькоу и других портов на Янцзы.

– А почему не видно китайских пароходов? Разве у них только джонки? – спросил рулевой Орлов.

– Их почти нет. В Китае засилие иностранцев. Сами увидите, – пояснил Павловский.

– Вы бывали здесь раньше, товарищ комиссар? – поинтересовался Шейнин.

– В Шанхае не бывал. Был в Гонконге.

– А это тоже большой порт?

– Большой. Там английская крепость.

– Почему же английская крепость в Китае?

– Вот вы сами увидите, товарищи, что китайцы у себя дома не хозяева. Так и у нас было бы, если б победила интервенция, – пояснил комиссар.

Общее внимание привлекли группы стоявших на отмелях джонок со спущенными парусами, издали похожие на острова. Рассмотрев их в бинокль, штурман спросил лоцмана:

– Не могу понять, что они там делают?

Заметив, что и командир повернулся к нему в ожидании ответа, учтивый француз отвечал по‑английски:

– Собирают дары моря. Все эти моллюски, ракообразные и мелкая рыбешка поступают на рынки китайского юрода и идут в пищу туземцам.

Слово «туземец» резко кольнуло ухо поднявшегося на мостик Павловского. Сколько в тоне лоцмана превосходства и презрения к коренным жителям огромной страны с культурой, создававшейся тысячелетиями! Переглянувшись с командиром, он понял, что и Клюсса коробит от этого слова, привычного в британских колониях.

У устья реки Ванпу, правого притока Янцзы, против городка‑крепости Вузунг, стали на якорь. Подошедший портовый катер увез лоцмана. Вскоре на другом катере прибыл капитан Вузунгского порта, оказавшийся бывшим русским морским офицером Тирбахом. Он говорил, что рад встретить русский военный корабль, готов оказать своим соотечественникам всякое содействие. Покидая корабль, покосился на штык часового у трапа.

Когда он уехал, старший офицер Нифонтов похвастался, что встречался с ним во время войны на Балтике и знал его как одного из сотрудников штаба Балтийского флота.

– А не его ли старший брат генерал‑лейтенант Тирбах? – спросил Якум.

– Должно быть, его, – согласился Нифонтов. – А где он сейчас?

– По моему, в Монголии. Я слышал, что он начальник штаба барона Унгерна и что попасть к нему в лапы страшнее, чем в семеновский застенок.

Нифонтов недовольно засопел, выдержал паузу и обратился к командиру:

– По‑моему, Александр Иванович, капитан порта Тирбах не интересовался… самое… нашими политическими взглядами, а видел в нас только русских людей, попавших на чужбину.

Командир улыбнулся:

– Не интересовался, чтобы не нарушать приличий. А нам здесь, за границей, большего и не нужно. Кто мы такие, рано или поздно все узнают, в том числе и Тирбах. Но выступать с преждевременными декларациями я также не собираюсь. Сначала нужно выяснить обстановку на берегу.

– Я этому русскому Тирбаху не верю, – нахмурился комиссар.

– А вас, батенька, никто и не уговаривает верить… Но вот видите, уже подходит посланная им водяная баржа. Воды у нас в обрез, сами знаете.

Боцман и вахтенное отделение быстро приняли концы. Баржа стала к борту, и запыхтел её паровой насос, наполняя междудонное пространство «Адмирала Завойко» долгожданной пресной водой.

– Команде в бане мыться, белье стирать! – залилась дудка вахтенного.

36

Съехав на берег в штатском, Клюсс, Беловеский и Купцов вошли в вагончик поезда Вузунгской железной дороги. Клюсс намеревался в шанхайской конторе Центросоюза получить деньги из аванса, оформленного Якумом под привезенную с Командор пушнину. Купцов хотел выяснить, оставят ли его при шанхайской конторе или направят в Харбин, а штурман, как ротный командир, должен был в экстренном порядке заказать форменное обмундирование команде.

Вагон был почти пуст. В разных углах дремало несколько полупочтенных англичан, да старый капитан‑норвежец раскуривал у открытого окна извергавшую искры трубку. Это был один из двух вагонов для европейцев, у входов висели таблички: «Туземцам вход воспрещен». Прочие же вагоны были битком набиты шумевшими и перекликавшимися китайскими рабочими, торговцами, огородниками и ремесленниками. Наконец поезд пошел.

– Известно ли вам, что это первая построенная в Китае железная дорога, – спросил Купцов, хорошо знавший Шанхай и его историю, – и что строили её дважды?

– Как же это? – заинтересовался Клюсс.

– Ещё в конце прошлого столетия эту дорогу построила англо‑американская компания. Когда по ней понеслись пыхтящие и свистящие поезда, население было ошеломлено, а пекинские власти поняли, что скоро вся их огромная и послушная страна будет изрезана железными дорогами. Поезда повезут во все её уголки миссионеров, иностранных купцов, английских солдат. И вот китайский император выкупил у компании чугунку и повелел разрушить её дотла. Теперь ошеломлены были иностранные строители… Но скоро китайцам стало ясно, что лучше жить без императора, но с железными дорогами, пароходами, трамваями и прочим. И вот видите, едем!

Поезд шел среди зеленевших рисовых полей и огородов. Знойный воздух доносил в вагон запахи то удобрений, то зрелых плодов. Часто мелькали деревеньки из нескольких домов с вогнутыми кровлями, крытыми задымленной черепицей. Иногда виднелись огороженные серым камнем гробницы и маленькие кумирни. Вокруг них, сидя на низеньких табуретках с маленькими лопаточками в руках, копались огородники. Кое‑где подростки вертели деревянные водяные колеса, поднимая мутную воду в оросительные канавки.

После нескольких коротких остановок потянулись дымные и людные предместья Шанхая, показались желто‑зеленые вагоны трамвая. Въехав в Чапей, поезд остановился.

Город оглушил Беловеского. Как только пассажиры вышли на привокзальную площадь, со всех сторон на них обрушилась лавина рикш. Окружив европейцев плотным кольцом, они подняли ужасный гвалт, наперебой предлагая свои услуги. Англичане и норвежский капитан быстро укатили в их легких колясочках. Беловескому, Клюссу и Купцову с большим трудом удалось протиснуться к такси и пролезть в дверцу, распахнутую обрадованным китайцем‑шофером.

– Вот так здесь всегда, – сказал Купцов и, удобно усевшись, бросил шоферу: – Forteen Kiukiang, road.[9]

Машина тронулась.

– Каждый рикша, – продолжал Купцов, – должен заработать в день доллар и несколько центов. Доллар заберет хозяин за прокат коляски, а центы пойдут на питание и ночлег. Но даже при почасовой таксе двадцать центов предложение превышает спрос.

– Неужели не противно ездить на людях?

– Эх, Михаил Иванович! – покачал головой Купцов. – Многое здесь противно, да ведь это Азия! Ведь сами видели: и в Японии, и в Китае, и в Тонкине, и в Индии, да мало ли ещё где, – везде на людях ездят. А вы думаете, до появления европейцев здесь на людях не ездили? Ездили, Михаил Иванович, но, правда, только аристократы. Хоть не в колясках, так в паланкинах. Теперь же ездит всякий, у кого есть десять центов. Всюду рикши, от Харбина до Цейлона!

Получив в конторе Центросоюза адрес, Беловеский отправился искать портного. На трамвае он доехал до Сучоу‑крик, канала, резавшего надвое Международный сеттльмент, и пешком пошел на Бродвей. Это была неширокая асфальтированная улица с великолепными каменными зданиями. На узких тротуарах бурлил поток спешивших людей. По мостовой нескончаемой вереницей бежали рикши. На мягких сиденьях их колясочек, бесшумно катившихся на двух велосипедных колесах, важно восседали безукоризненно одетые джентльмены, чопорные леди, несмотря на жару, в длинных шерстяных платьях, растолстевшие китайцы‑компрадоры, худые смуглые португальцы, хрупкие филиппинцы. Иногда мелькала выставленная напоказ стройная ножка какой‑нибудь мисс, тщательно закрывавшей личико зонтиком или веером. Автомобили здесь были редки: рикши и дешевле и манёвреннее.