– Савка во всём виноват. Кабы не его перевет, ничего бы не было…

– Как тебе звать? – донёсся до него глухой голос.

Не видя ничего вокруг, Упырь подумал было, что говорит с самим Христом, а потому залопотал, спеша оправдаться:

– По глупости и неразумию, Господи… Неграмотен я, пред бесами слаб… Они, сволочи, подвигли на зло…

– Кто ты? – удивлённо вопросил голос.

– Упырь Дырявый. Из ушкуйников я. С воеводой Ядреем на Югру ходил. Прими меня в объятия свои, и прости мне грехи мои…

– Откуда ты иметь Сорни-Най? – вопросил голос.

Нет, не Христос то был. С чего бы Христу так коряво выражаться? Но какая в конце концов разница, перед кем исповедоваться, если смерть уже дышит в лицо?

– Неграмотен я, – едва слышно выдавил он. – Слов таких не знаю. А ты послушай, что скажу. Сдохну скоро, так хоть ты правду знать будешь… Савка всему злу корень. Он с князьком югорским перевет держал. Он молодцов новгородских сгубил. И воеводу с Яковом… и попа нашего… Он всему виной. А меня подрядил, чтоб я ему Бабу Золотую спёр. Я и спёр, потому как жить хотел… А потом Савку этого прирезал как свинью. Он на то сам напросился. Получил по делам своим. Не от жадности на злодейство пошёл, а по слабости своей, да ещё за ребят отплатить ему хотел. Там ить, среди убиенных, товарищи мои были… дружки… Так что ж мне, терпеть мерзости эти? Не снесла душа… Прирезал я его, был грех. Не казни меня за то… имей снисхождение…

Он говорил всё тише и тише, и наконец, замолчал. Тело его потеряло чувствительность, боль ушла, а шум в ушах стал до того громким, что заглушил все прочие звуки.

– Савка – кто? – донёсся издалека слабый голос. – Кто таков?

Но ответить ратник уже не успел. Он уходил в вечность, навсегда покидая этот мир.

Глава одиннадцатая

Первым чувством было опустошение. Никто не мог понять, как такое могло случиться. Люди бродили по разворошенному стану, поднимали раненых, собирали обломки нарт и чумов, ловили разбежавшуюся скотину, и у каждого в глазах стоял немой вопрос: почему? В самом деле, почему победа, казавшаяся такой близкой, вдруг ускользнула из рук, обернувшись страшным разгромом? Причину этого видели в сваре, внезапно вспыхнувшей в новгородском войске. «Бесы заморочили, – бурчали люди. – Дьявол постарался, сунул нам эту Бабу, чтоб народ взбаламутить». Так оно и было. Золотая Баба лежала у истоков всех бед. Из-за неё, коварной идолицы, люди начали убивать друг друга. Так считали Сбыслав и Завид Негочевич – единственные из вятших, кто не погиб и не попал в полон к югорцам. Теперь на них лежало бремя руководства. Придя к чум к раненому Буслаю, они сказали:

– Всё сгибло, сотник. Нечего теперь топтаться под городом. Надо вострить лыжи домой.

– Удрать хотите? – злобно откликнулся ушкуйник, с хрипом и бульканьем вдыхая пахнущий гарью воздух.

– А ты что ж, здесь хочешь сидеть? – вскинулся Сбыслав.

– У нас правило такое: покуда мёртвых товарищей не узрели, за покойных их не считать.

– И как же ты этих мертвецов узреть собираешься?

– У самих чудинов спросим. Ежели убили они наших братьев, пусть покажут их тела.

Вятшие переглянулись.

– Разумно, – кивнул Завид Негочевич.

– А кто ж к ним на переговоры пойдёт? – спросил Сбыслав. – Зырянина-то больше нету. А окромя него, никто югорской речи не знает.

– Думаешь, у югорцев никто по-нашему не кумекает? – усмехнулся Буслай.

– Откуда ж я знаю? Мне с ними толковать не доводилось.

– А мне будто доводилось! – окрысился сотник.

– Не кипятись, – сказал Завид. – Сбышек верно говорит. Кабы не сбежал от тебя чудин, куда легче нам было бы.

– Ты что же, меня в перевете подозреваешь?

– Сам так говоришь.

– Так и ты скажи, не томи душу.

– Ты мне своих речей в уста не вставляй. Не по Сеньке шапка. Я – боярин, а ты – чадь. Помни это.

– Ты больно хвост-то не распускай, – прохрипел Буслай. – Перед Югрой, как пред Господом, все равны. Нас, ушкуйных, нынче больше стало, чем вас, вятших. За нами теперь последнее слово.

– Ишь как заговорил! – опять не выдержал Сбыслав. – Может, нам перед тобою теперь и шапку ломать?

– Припрёт – и заломаешь. Ещё руки целовать станешь: спаси, мол, Буслаюшка! – Ушкуйник был зол, говорил словно лаял, а в груди его то и дело что-то клокотало, время от времени выходя наружу кашлем. – И вот ещё что. Отныне кровь между нами. Вы наших товарищей резали, так уж теперь к прошлому возврата нет. Бородами особенно не трясите. Оборвём. Народ на вас негодует, измену видит, а даже если бы и не видел – одного того хватит, что вы Бабу Золотую укрыть хотели. За такие дела у нас разговор короткий. Кабы не были вы вятшими, давно бы уже на сосне висели. От как.

Сбыслав и Завид обменялись взглядами.

– Тебе, Буслай, видать, не только бока намяли, но ещё и голову припечатали, – заметил Сбыслав. – Совсем рассудок утратил. Новую смуту разжечь хочешь? Ушкуйников и смердов лбами столкнуть?

– Ушкуйники и сами бы рады вам брюха вспороть, – усмехнулся сотник. – Потому как гниль вашу чуют. Всегда-то вы загребать жар чужими руками горазды. Как к югорцам на пир – так вятшие впереди, а как биться за дело новгородское, так нету вас.

– А кто ж тогда здесь сидел, пока ты по лесам шнырял? – угрюмо полюбопытствовал Завид. – Кто столицу ихнюю в кольце держал? Не мы разве?

– Вот то-то и оно, – ответил Буслай. – Я-то с ребятами по лесам бродил, ноги морозил да кору грыз, а вы тут в тёплых шатрах обретались, неведомо какие речи с югорцами вели.

– Ты мели, да не забывайся… – начал было Сбыслав, но Завид успокоительно положил ему руку на плечо.

– Пусть сотник говорит, – сказал он. – Надо ж знать, что о нас люди толкуют.

– Будто и сам не ведаешь, – огрызнулся Буслай.

Боярин пожал плечами.

Ушкуйник хмуро поглядел на него, засопел.

– Почто Бабу скрыть хотели? – спросил он. – Почто ребят моих в город не пустили? Почто с югорцами за нашими спинами уговаривались? Я ить, когда вернёмся, молчать не буду. Всех вас на суд перед Святой Софией выведу.

– А сам-то ты почто без зырянина из леса вернулся? – выкрикнул Сбыслав. – Думаешь, поверили тебе, будто из-за потворы? Яков ведь хотел тебя потрясти хорошенько, да воевода не позволил. Неча, мол, крамолу сеять. И я тоже сдуру согласился. А теперь мыслю – зря. Надо было потолковать с тобою. Чтоб не возводил напраслину. И ежели живы будем да целыми домой придём, всё народу выложу. Как на духу.

– Для начала вернуться надо, – произнёс Завид. – А ежели друг друга подозревать станем, сами без югорцев себя пожрём.

– Так-то оно так, – согласился Сбыслав. – Да только трудно не подозревать, когда тебя же в перевете обвиняют. Странно такое слышать, тем паче от ушкуйника.

– А чем тебе ушкуйники не угодили? – спросил Буслай.

– Да тем, что непонятные вы. Сегодня – белые, завтра – чёрные… Не поймёшь вас. Доверия к вам нет. Разбойный люд, одно слово.

– Пора, я вижу, и тебе язык укоротить, Сбышек…

– А попробуй! И не такие пытались. Да только руки коротки.

Завид Негочевич заворочался недовольно, произнёс успокоительно:

– Ладно уж, и без того в дерьме сидим. Глотки драть в Новгороде хорошо, а здесь не до того. И так чуть не перебили друг дружку на радость нехристям. Довольно.

Спорщики глядели друг на друга, не отводя глаз.

– Ты, Буслай, ежели хочешь, посылай своих людей к чудинам, – продолжал Завид. – А я своих смердов подставлять под югорские стрелы не буду. И так знаю, что у здешних с пленниками разговор короткий. Кабы хотели освободить наших, сами бы предложили. Уж они – лиходеи такие, своего не упустят. А коли никого к нам не послали, стало быть, другое у них на уме.

– Что ж, сложа руки теперь сидеть? – ядовито полюбопытствовал Буслай.

– А ты что же, на приступ идти вознамерился? – непримиримо спросил Сбыслав.

– Хотя бы и на приступ. Нельзя товарищей в беде оставлять.

– Ну раз так, то иди. А я погляжу. Ежели хорошо у тебя дело пойдёт, может, и подмогну.