– Это честь для нас – видеть в этих стенах офицеров императорского флота, – перевёл Костенко его слова. – Надеюсь, пребывание в Нью-Йорке запомнится вам с самой лучшей стороны.

Лесовский, пожав его ладонь, ответил дежурными комплиментами в адрес гостеприимных хозяев и, ведомый мэром, прошествовал в один из боковых залов. Следом за ним потянулись офицеры.

Комнаты в доме были вытянутые, с высокими потолками. На стенах висели портреты известных деятелей прошлого. Вдоль окон молчаливой толпой стояли члены городского совета, финансисты, предприниматели, представители европейских стран. Присутствовал и Катакази, что неприятно удивило Семёна Родионовича. Все были во фраках, сияли накрахмаленными манишками. Опдайк, пройдя вдоль этого чёрно-белого великолепия, представил гостей Лесовскому. Некоторых контр-адмирал уже знал, например, Вуда, Сеймура и Твида. Других, вроде английского и французского консулов, видел впервые. Адмирал, не разбиравшийся в тонкостях американской политики, воспринял их пребывание как должное. Зато Костенко насторожился. Не знак ли это для России, посланный Линкольном, что США не собираются договариваться с ней за спиной европейских держав?

Закончив представления, мэр произнёс несколько приличествующих случаю слов о вечной дружбе между российским и американским народами, о восхищении, которое он всегда питал к российскому государю, и так далее в том же духе. Потом негры внесли подносы с вином, и начались тосты. Играла музыка, гости пили за здоровье царя и президента, за скорое окончание войны, за укрепление дружеских уз.

Пока Опдайк обхаживал Лесовского, к Костенко пробрались Твид и Вуд. Поздравив его со счастливым избавлением из плена, они сообщили, что в ближайшее время Оделл, как обещал, поднимет вопрос о польских капёрах в Конгрессе.

– Между нами, президент очень недоволен этим, – многозначительно двигая бровями, заявил Твид. – Но мы не позволим ему отвертеться.

– Я весьма признателен вам за хлопоты, – сухо ответил Семён Родионович.

Краем глаза он наблюдал, как Катакази непринуждённо беседует с европейскими дипломатами. Это зрелище наполнило его желчью.

– Что делают здесь эти люди? – спросил он, показывая на консулов.

– Уступка Опдайка администрации президента, – усмехаясь, объяснил Вуд. – Наше правительство цепенеет от ужаса при мысли о возможной интервенции. А потому делает всё, чтобы засвидетельствовать европейцам наши добрые намерения. Таковы республиканцы – они кланяются нашим врагам и тысячами убивают своих соотечественников. Между прочим, как обстоят дела с сибирским телеграфом?

– Понятия не имею, – ответил Костенко, удивлённый этим вопросом. – А что?

– Если бы мы имели непосредственную связь с Россией, это облегчило бы наше сотрудничество. Я слышал, Камерон, когда был послом, вёз конкретные инструкции на этот счёт. Вы ничего не знаете об этом?

– Ничего. Я не встречался с ним в Петербурге.

– А здесь?

Костенко хотел было ответить, но вдруг осёкся и пристально посмотрел на Вуда. С чего вдруг тот начал спрашивать его о Камероне? Уж не пронюхал ли чего?

– И здесь тоже, – ответил он.

– Как продвигается расследование по вашему делу? – спросил Твид.

– Пока рано делать выводы.

– Уже есть подозреваемые? – полюбопытствовал Вуд.

– Это надо спросить у следователя.

– А вы сами что думаете? Кто мог вас похитить? – снова спросил Твид.

– Бандиты, разбойники… Мало ли кто.

– Они знали, что вы – русский?

– Даже если и нет, в ходе нашей беседы это неизбежно обнаружилось.

– Значит, вы вели с ними беседы?

– Случалось, – уклончиво ответил Костенко.

– И о чём, если не секрет?

– Так, всякий вздор…

Семён Родионович почувствовал, что становится жарко. Эта парочка вцепилась в него всеми когтями и не собиралась отпускать. На его счастье, в зале появились менестрели. Мэр попросил тишины. Присутствующие тут же замолчали и обратили на него свои взоры. Опдайк объявил название ансамбля и захлопал, приветствуя артистов. Тех было шесть человек; все, как полагается, с нагуталиненными лицами и в белых сюртуках а-ля дядюшка Том. Выстроившись в линию, они сняли свои соломенные шляпы и исполнили очень грустную и красивую песню об уборщиках сахарного тростника.

– У вас странное отношение к неграм, – заметил Костенко, когда артисты закончили своё выступление. – С одной стороны, они находятся на отшибе жизни, с другой же оказывают значительное влияние на вашу культуру.

– Каким образом, позвольте спросить? – поинтересовался Вуд.

– Да вот этими самыми песнями. Разве они – не творчество чёрных?

– Вуд обменялся со своим «сахемом» насмешливым взглядом и ухмыльнулся.

– Боюсь вас разочаровать, но прозвучавшая только что песня принадлежит перу нашего поэта Стивена Фостера. Чёрные в принципе не способны к творчеству.

– Я этого не знал, – ответил поражённый Семён Родионович.

– Именно так. Потому-то меня и тревожит происходящая сейчас эмансипация рабов. Это противоестественно. Одни люди рождены господами, другие – рабами. Так распорядился бог, и ничего здесь не сделаешь. Конечно, мне бы хотелось, чтобы все люди на земле были одинаково одарены от природы, но это невозможно. Всегда есть кто-то наверху, и кто-то внизу. При этом тех, кто внизу, неизбежно будет куда больше, чем тех, кто наверху. Ведь образование и интеллектуальное развитие – привилегии немногих. Если их предоставить всем, общество рухнет. Недаром пирамида – самое прочное из зданий.

– Другими словами, вы против освобождения рабов.

– Разумеется. Рабство – это магистральный путь развития человечества. Вы слыхали о Фицхью? Наш современный мыслитель, родом из Виргинии. Великий человек! Он написал книгу о рабстве и свободе. Прочтите обязательно.