Только проснувшись утром, я понял, каким же тяжелым оказался вчерашний день. Несмотря на прогревание, болело все тело, перетруженые мышцы шевелиться совершенно не хотели, а только старались болью передать свое состояние. Почти пятидесятиминутный бег по пересеченной местности, несколько минут борьбы и возвращение домой под мощными струями дождя – все это не способствовало улучшению моего самочувствия. Силы давало только осознание вчерашней операции, которая была провернута не по плану, но все равно великолепно. Так придумать и рассчитать не сумел бы и великий тактик. Но сегодня надо вернуться домой, завтра опять на «долгожданную» работу.

Медленно-медленно я согнул одну руку, потом другую, еще и еще – потихоньку мышцы стали разрабатываться. Обращаться к ногам было страшновато: они болели, даже когда я не двигался, что же говорить об их сгибании. Но голова боится, а ноги делают. Минутное вращение ступнями не только улучшило кровоснабжение, но и помогло настроиться. Пришло время серьезных действий. Правая нога поползла по простыне. Сантиметр, еще один. Пять секунд – сгибание идет нормально, десять секунд – уже отлично. Согнул, выпрямил, согнул, выпрямил. Боль поутихла, но так и не прошла. Теперь пришла очередь левой ноги. Здесь было еще сложнее, ступня шевелилась с огромным трудом. Вчерашний корень, за который я умудрился зацепиться, до сих пор давал о себе знать. Но сознание сильнее боли!

– Работай, работай, – повторял я себе раз за разом, сгибая ноги, одну, вторую, потом вместе, потом опять по очереди, и снова и снова.

Я потратил почти двадцать минут только на то, чтобы подготовить себя к вставанию.

Собравшись с духом, я резким движением сел на кровати, свесив ноги на пол. Комната поплыла перед глазами, но через несколько секунд вернулась в нормальное состояние. Голова не болела, но пограничное состояние ощущалось. Слишком много нервов и сил потрачено. Мне бы теперь недели две отлежаться. Но нет, теперь с работы так просто не отпустят. Нельзя же все прогуливать. Да и чем объяснять теперь свой больничный? Усталостью? Нервным перенапряжением? И то, и другое выглядело неубедительно.

Я встал с кровати. Ноги держали, и довольно уверенно. Дело оставалось за спиной, которая никак не могла разрешить сомнения, согнуться ей или остаться прямой. Пару минут ожесточенной борьбы – и я уже стою прямо, готовый к новым трудностям дня. Свою готовность я все же решил улучшить с помощью простейших разминочных движений, поворотов, наклонов и приседаний. Организм стал врабатываться, загоняя боль на дальний план. Еще немного, и я уже сумел с бодрой улыбкой выбраться на веранду к завтраку.

Дождь все еще накрапывал за окном, никого не было видно, зато на столе стояли тарелки с завтраком. Мама или бабушка заботливо укутали их полотенцами, чтобы ничего не остыло. Плотный вкусный завтрак влил дополнительные силы моим внутренним резервам. Так что на улицу я вышел заметно посвежевшим, и теперь вряд ли кто-нибудь из знакомых сможет увидеть во мне ту смертельную усталость, которая еще утром не давала мне встать.

Вскоре в открытую калитку зашли мама с бабушкой, ходившие к соседке за молоком. Накрапывающий дождь не был серьезной помехой, поэтому утренняя прогулка по огороду только улучшила мое настроение.

Дождевые червячки, выгнанные водой из своих укромных норок, в изнеможении валялись тут и там. Их бедные умирающие тельца иногда еще пытались сопротивляться, но в основном это были лишь жалкие потуги. Инстинкт боролся за выживание, а силы уже кончались – их хватало на пару-тройку дерганых движений, которые могли символизировать агонию, а не битву за жизнь. После вчерашнего потопа червяки гибли десятками, если не сотнями, а сколько их еще осталось под землей? Тысячи? Очень часто, можно сказать – после каждого дождя, в голове возникал вопрос: как дождевым червякам вообще удается существовать? Ведь, умирая в таких количествах от обычного дождя, который бывает совсем нередко, особенно осенью или весной, как-нибудь можно и не успеть восполнить потери. А ведь это еще не считая естественных хищников, да и неестественных тоже – например, рыбаков, которые не прочь лишить жизни еще сотню-другую червей. В голове это укладывалось с трудом. Похоже, естественный отбор очень хорошо поработал с червями. Выживаемость их вида могла вызывать только уважение.

Дождь так и не прекращался, а к трупикам червей уже устремились жители пернатого царства. В природе ничего не пропадает, все для чего-нибудь. Сейчас пришла очередь червей помочь выживаемости птичьего вида. Трясогузки весело бегали, потряхивая своими хвостикам и старательно отбирая наиболее аппетитных червей.

Все едят червей – птицы едят, рыбы едят, лягушки едят, некоторые животные едят, даже пауки едят. Я сам как-то, экспериментируя, скормил пауку по частям довольно крупного червя. Жаль было червя, но эксперимент требовал жертв. Вот какой полезное создание этот червяк. Не то что некоторые.

Главный бич огородов – это гусеницы и слизняки. Гусениц легко собирать, почти не противно, да и к тому же у них есть два полезных свойства: они являются пищей для птиц, а выжившие превращаются в живые цветы этого мира – бабочек. А вот от слизняков почти никакой пользы – по-моему, их способны есть только кукушки, больше ни про кого не слышал такого. Остальные птицы их на дух не переносят. Паук, которому я засунул слизняка в паутину, попробовав его укусить, тут же отскочил и принялся долго и тщательно вытирать свои жвала, а слизняк, пользуясь своими соплями, точнее, слизью, совершенно спокойно эту паутину покинул. Ужасные существа эти слизняки. Странно, что многие люди, обзываясь, ссылаются на вполне благородных и достойных животных. То собакой обзовут (что в этом плохого?), то шакалом. А шакал чем хуже? Замечательное животное, своих уважает, в подлости не замечен, притом умный и находчивый зверь. Я бы только гордился, если бы меня называли шакалом. Вот козел, свинья, баран – это уже похуже. Но мне кажется, что если ты хочешь унизить другого человека, то лучшего обзывательства, чем слизняк, найти невозможно. Тех, кого убиваю я, тоже можно назвать слизняками этого мира. Закон их не трогает – больше испачкаешься, чем получишь пользы, люди игнорируют (если это не касается конкретно их), боясь замараться. Этому миру они нужны, как рыбе зонтик. Так что вполне возможно, что тех, кого я убиваю, и еретиками-то называть не стоит. Слизняки они, никчемные бесполезные твари, которых обычно просто истребляют с помощью химикатов. Я не могу применять химикаты, но постараюсь использовать все возможные средства, чтобы освободить этот мир от человеческих слизняков.

Вскоре мне надоело бродить по участку, и я отправился в дом. Пора было собираться. Каждая минута промедления – это дополнительный десяток машин на дороге. Такой вывод не способствовал долгим сборам, поэтому я сразу засобирался еще быстрее. Набрав пару сумок, состоящих из молока, творога и сметаны, я загрузился в машину и, попрощавшись, отправился в путь.

Мелкие деревенские дорожки преодолелись быстро, но как только я ввинтился в оживленное движение большого шоссе, то грустные предположения оправдались – дорога была уже порядочно забита. Что же будет еще часа через два?

Монотонная дорога… Ни прибавить, ни обогнать. Через некоторое время эта монотонность начинает сказываться на внимании и реакции, глаза слипаются, сон пытается избавить меня от дневных проблем… Очнувшись, я в последний момент сумел затормозить перед впереди идущей машиной.

– Фух. – Я аж весь похолодел, покрывшись мелким холодным потом.

Тряхнув головой, я пришел в себя. Хорошо, что судьба меня бережет – этот на первый взгляд незначительный эпизод сбил с меня сон бейсбольной битой, заставив вновь включить внимание и реакцию. С одной стороны, меня угнетает эта ситуация, которую можно расценить как чистую потерю своего жизненного времени. А с другой стороны, это время дается нам не случайно, здесь мы тренируем свою силу воли, учимся справляться с трудностями, а главное – есть время поразмышлять. Чем мысли интереснее и веселее, тем быстрее пролетает дорога, а если мысли злобные или неприятные, то тоже быстро, но с меньшим удовлетворением. Зато если нет мыслей, это уже беда. Отсутствие мысли для человека или загрузка мозгов примитивными животными желаниями, связанными с едой, сексом или туалетом, – ступенька вниз в развитии. Как было бы легко жить человеку без всех этих глупых привязанностей! Сколько времени своей бесценной жизни мы теряем за едой, за мыслями о еде, за поисками этой самой еды. Представить страшно! То же самое – животный секс или туалет. Я мечтаю об утренней таблетке, которая заменяет весь суточный рацион и имеет полную усвояемость. Тогда мы освободим огромное количество времени, сможем перенаправить свою обжорную энергию на полезную. То же самое и секс: люди хотят секса, а не любви. Любовь – это высшее чувство, которое сильно опошлено в наше время. Точнее, опошлено само слово «ЛЮБОВЬ», а не чувство – чувство нельзя опошлить. Если человек не способен его испытывать, то он его и не поймет, а если он может его почувствовать, то и объяснять ничего не надо. Но у любви всегда есть время для реабилитации, точнее, реабилитировать надо не любовь, а умы, которые сейчас неспособны воспринимать это высшее чувство. Секс забирает энергию. Любовь ее рождает. Влюбленный человек способен творить чудеса, причем добрые и хорошие, его энергия постоянно пополняется, его энергия безгранична. В то время как одержимый сексом человек тоже способен на многое – задействуя резервные силы своего организма, он тоже готов горы свернуть, но лишь на некоторое время и из-за примитивных целей обладания определенной девушкой или юношей или же мести и ревности. От этого личность только деградирует, сознание попадает в пустыню, из которой уже нет выхода. Такие люди редко возвращаются обратно, в мир нормальных людей. Сексуальная энергия поглощает их, порабощает, а потом и управляет. А когда резервные системы израсходуются, человек сгорает, как свеча, или заболевает так сильно, что секс уже перестает для него существовать. Если в этот момент он сможет правильно среагировать и вырваться из плена, то смысл жизни к нему вернется, если нет – то смерть раскроет для него свои объятия.