Саймон не сомневался, что дядя Кришны бедняк, а в письме домой он солгал...

   А может, и Кришна лгал? Он вполне на это способен. Его рассказ о приключениях во время путешествия в Англию слишком увлекателен для того, чтобы в него поверить... А богатый дядя, наверное, то же самое, что ее злая тетка, решила Мэри. Все это он, видно, сочинил.

   И как только она пришла к этому решению, ее снова охватил страх. Вдруг страшная черная дверь откроется, кто-нибудь выйдет и закричит: «По какому такому праву ты звонишь и беспокоишь людей? Нет здесь никаких бедных иммигрантов...»

   —  Спасибо,— крикнула Мэри вниз, но, по-видимому, никто ее не слы­шал.

   Она пошла по улице прочь от дома, но непонятный страх снова под­стегнул ее, и она опять бросилась бежать.

   Поэтому к тому времени, когда две португалки из квартиры в подвале решили, наконец, что девочка, вероятно, интересуется индийским джентльменом с верхнего этажа, Мэри уже повернула за угол, и ее след простыл...

   Квартира родителей Мэри находилась в большом доме возле Гайд-парка. Поднявшись на лифте, Мэри достала ключ, который всегда хранила в маленьком закрывающемся на «молнию» карманчике в своей сумочке. На мгновение, как раз перед тем, как открыть дверь, ее охватило волнение при мысли, что она входит в свой дом...

   Но лишь только она переступила порог, чувство это исчезло. Внутри совсем не было похоже не только на свой, но и вообще на чей-нибудь дом. В узком коридоре было темно и холодно и непривычно пахло чем-то слад­ким и в то же время лежалым, вроде воска и пыли.

   На коврике возле двери валялись письма. Мэри подвигала их ногой, любопытствуя, нет ли чего-нибудь интересного, но письма были в скуч­ных конвертах с адресом, напечатанным на машинке. Проспекты и счета — решила она и вдруг словно услышала голос отца: «Счета, счета, одни счета...»

   Эти слова он произносил за завтраком почти ежедневно. Когда Мэри была маленькой, ей казалось, что они ужасно бедные, но с возрастом она стала понимать, что он брюзжал по поводу денег, только чтобы досадить маме. А мама, в свою очередь, чтобы досадить ему, то и дело жаловалась на то, какая у них скучная жизнь. Иногда мама не обращала внимания на его недовольство и продолжала спокойно пить кофе и читать газету, как будто его и в комнате не было, но порой она выходила из себя и кричала на него, допытываясь: а он на что рассчитывал? За все ведь приходится платить, не так ли? И тогда отец тоже начинал кричать и кричал до тех пор, пока мама не вставала и не выбегала из комнаты, хлопнув дверью...

   Мэри вздохнула. И правда, куда спокойнее ей живется у дедушки и тети Элис, подумала она, но тут же устыдилась своей мысли и снова вздох­нула.

   Она отворила дверь в гостиную. Шторы были опущены, в комнате было прохладно и сумрачно, как и в прихожей. Мебель стояла на своих местах, но картины исчезли — от них остались одни пятна на стенах,—и книг не было на полках. Мэри вздрогнула, но не потому, что ей стало холодно. Комната была такой пустой, похожей на салон, в котором демон­стрируют мебель. Словно никто здесь не жил и жить не будет...

   Из гостиной дверь вела в спальню ее родителей. Кровать была укрыта от пыли простыней, дверцы гардероба распахнуты настежь. Мэри загля­нула в гардероб и убедилась, что он пуст. Ни одежды, ни обуви...

   Затаив дыхание, она распахнула дверь в свою комнату и несколько минут стояла неподвижно, осматриваясь. Все было на месте, как в день ее отъезда: лошадь-качалка, письменный стол, книги, игрушки — все когда-то такое дорогое ее сердцу, но по какой-то неведомой причине сейчас не имеющее к ней никакого отношения. Словно эти вещи принадлежали ко­му-то другому. Девочке из сочиненной ею истории.

   Ощущение это было не из приятных. Пытаясь прогнать его, она гром­ко рассмеялась и тронула лошадь за нос. А когда лошадь, заскрипев, кач­нулась, вспомнила, как прошлой зимой, когда родители куда-то ушли, си­дела на ней верхом и держала, чтобы было веселее, вырывающегося из рук, шипящего от ярости Ноакса.

   — Ноакс!—крикнула она и побежала на кухню. Кухня с ее желтыми стенами и большим окном, которое выходило на пожарную лестницу, была самым приятным помещением в квартире. В окне была сделана специально для Ноакса форточка, чтобы он мог выходить и входить, когда ему забла­горассудится.

   Она еще раз окликнула его, не надеясь, что он появится. Ей были из­вестны его привычки. Всю ночь и большую часть дня он гулял, возвращал­ся домой к вечеру, чтобы поесть и отоспаться, а потом снова уходил на улицу. Мать Мэри пообещала попросить соседку во время их отсутствия ежедневно заходить к ним в квартиру и кормить его.

   Поэтому хотя Мэри и позвала его, она никак не ожидала услышать ответ. И когда до нее донеслось мяуканье, оно было таким тихим, что ей подумалось, не ошиблась ли она.

   Раздалось еще одно «мяу». Она обернулась и увидела, что из-под газовой плиты вылезает какая-то тень.

   Она смотрела и не могла поверить своим глазам. Это был Ноакс, но как он изменился! Его когда-то блестящая шубка стала тусклой и пыль­ной, и переднюю лапу он волочил по земле. Она опустилась на корточки, и он, хрипло мурлыкая, потерся головой об ее ногу. Она погладила его: одни кости!

   Она оглядела кухню. На глаза ей попались два его блюдечка: одно для молока, другое для мяса. Они были пустые и покрыты пылью. «Черт бы ее побрал!» — сказала она, но, хотя и разозлилась, в глубине души не очень была удивлена. Этого и следовало ожидать. Мама забыла. Она была так занята сборами, что Ноакс вылетел у нее из головы.

   В обычных обстоятельствах это не имело бы большого значения. Кот вроде Ноакса мог бы прокормить себя, ловя птичек и мышей и отыскивая остатки пищи у мусорных ящиков. Но при условии, что он здоров. А у Ноакса повреждена нога.

   — О Ноакс, милый мой Ноакс,— причитала она, взяв его на руки и обнаружив, что он не только позволил поднять себя, но и не пытался вы­рваться.

   Она подержала его на руках, потом осторожно поставила на пол.

   — Тебе  нужно  поесть,— решила  она,— тогда  ты  сразу  почувствуешь себя лучше.

   Она нашла в буфете банку сгущенного молока, открыла ее, налила не­много молока в блюдечко и развела его водой. Но когда поставила блю­дечко рядом с ним, он не сделал ни единого движения.

   — Пей,— уговаривала она.— Пей, мой глупышка!

   Она посадила его к себе на колени и пыталась покормить из ложечки, но молоко текло мимо, пачкая шерсть и ее руки.

   — Если ты не будешь есть, дурак, ты умрешь!—вскипела она, всерь­ез испугавшись, и тогда он, словно поняв ее, повернул голову и шершавым язычком слизнул каплю молока с ее пальца.— Вот видишь! — восхитилась она и почти тем же тоном, каким говорила тетя Элис, когда Мэри съедала весь рисовый пудинг, спросила:—Понравилось?—Она окунула палец в молоко и дала ему облизать.

   Большая часть молока стекла на пол, но несколько капель попали ему в рот, и ей показалось, что он сразу повеселел. Когда она спустила его на пол, он уселся, пошатываясь, и принялся слизывать молоко с шерсти.

   Она поискала корзинку, в которой он обычно путешествовал, и нашла ее в кухонном шкафу. В ней было полно каких-то пыльных тряпок и жестя­нок с воском. Она вытряхнула жестянки и тряпки прямо на пол и посте­лила на дно корзинки чистое полотенце. Ноакса она заберет с собой, и тете Элис придется примириться с его присутствием в доме. Может, тетя и не любительница кошек, но не выгонит же она Ноакса, раз уж он там по­явится, и поскольку он к тому же болен, то может, и вообще его пожалеет. Тетя Элис любит о ком-нибудь заботиться, а Ноаксу сейчас как раз тре­буется забота...

   Беда только в том, что, если она явится домой с Ноаксом, они сразу поймут, что она была в Лондоне. И хотя она могла бы объяснить, что ей вдруг ужасно захотелось повидать Ноакса, и ее желание, быть может, и не покажется им странным, тем не менее они жутко обидятся из-за того, что она уехала из дому украдкой, не предупредив их.