Вдруг он замер, с бледнеющего лица сползла усмешка. Клит живо глянул, куда он смотрел, и тоже забыл о споре. За пределами игрового поля сзади Деметрия, между безлюдными каменными лавками для зрителей, на дубовом, оправленном слоновой костью троне восседал тщедушный старик. Мертвецки белое, костлявое, как у обитателя подземелья, лицо его выступало из царского одеяния, а на безволосой голове, словно торчащей на тонкой шее, прочно удерживалась, блестела царская диадема. Александр медленно направился в ту сторону. Однако Клит и Деметрий опередили его.

– Ты кто? – холодно потребовал ответа Клит, когда остановился напротив трона.

Старик с минуту безмолвствовал. Он уставился на подошедших бессмысленным, отсутствующим взором тусклых глаз и был очевидно безумен. Наконец он стал приходить в себя и утробным голосом, будто идущим из глубины колодца, вяло ответил:

– Я Дионисий. Родом из Мессинии.

– Что ты здесь делаешь? – строго продолжил допрос сумасшедшего Деметрий.

Тот неожиданно испугался. Съёжился, закрыл руками глаза и лоб и застонал. Потом заговорил неверной скороговоркой, как бы спотыкаясь мыслью на отдельных словах.

– Я совершил какое‑то преступление... Меня заковали... Везли морем. – Он убрал ладонь с серого лица, приподнял край хитона и глянул на щиколотки ног, желая удостовериться, что на них ещё сохранились мозолистые следы долгого пребывания в колодках. И опять забормотал: – Явился бог Осирис. Он освободил меня и привёл... Повелел надеть царское облачение, диадему... молча сидеть на троне и ждать...

Алексан др вздрогнул, очнулся от нежного прикосновения к плечу.

– Что случилось? – с тревогой спросила Анаста.

Кроме неё, все смотрели на борцов на подиуме.

– Деметрий! – шумно вопили одни.

– Лисимах! – во всё горло кричали другие.

Казалось, Александр не слышал их.

– И всё им мало, – с мукой глядя в край руна, прошептал он пред себя.

Уныние и тоска, которые охватили его, до слёз тронули женщину. Она наклонилась, попыталась заглянуть ему в глаза, но он отыскал взором чёрноволосый затылок Аристона, предводителя входивших в состав его войска пэонийцев, и уставился на него. Открытые руки, ноги, часть груди и левое плечо Аристона заросли чёрными густыми волосами, – как облепленный шерстью, тот вскочил с мягкой шкуры и, топая короткими могучими ногами, грубо завопил: "Лисимах! Лисимах!" При виде такого буйного поведения звероподобного болельщика состязания Александр невольно стиснул зубы, губы его сжались в тонкую полоску.

... Внутри большого походного шатра было душно. Свет пасмурного дня прорывался в щели и в боковое отверстие, которое продырявил дротик, но не в силах был рассеять весь полумрак. Откинувшись в старом деревянном кресле, потный и грязный Александр отхлёбывал вино из оловянного кубка, а Иол, склоняясь над помятым бронзовым тазом, омывал его рану, смывал грязь и кровь той мутной водой, которую лил из медного кувшина. По лбу молодого царя прозрачным бисером выступали и скользили капельки пота, оставляя на запылённом лице светлые дорожки, но ни движением, ни звуком он не выдал, не обнаружил страданий от испытываемой им боли. В углу шатра, на грубо сбитом деревянном столе казначей Александра Гавтал взвешивал на весах военную добычу. На чашу весов он накладывал разного размера мешочки с песком, пока не уравновешивал то, что опускал на такую же чашу: золотые кубки, кубки из электры, золотые и серебряные кувшины, тазики, блюда, пузырьки для благовоний и мазей. После взвешивания каждой вещи, он делал запись в пергаментный свиток и откладывал её слева от себя, чтобы из кучи справа взять следующую.

Оттолкнув у полога шатра царского телохранителя, внутрь полумрака шумно ввалился Аристон. Он не выпускал из руки окровавленного меча, а хищно сжатыми пальцами другой руки удерживал за волосы отрубленную голову вражьего воина. С трудом оторвав алчный взгляд от добычи, он протянул голову Александру.

– Такой дар у нас в горах считается достойным золотого кубка, – нагло заявил он раненому царю.

Гавтал накрыл рукой пергаментный свиток и с неприязнью ответил:

– Ты ведь уже получил свою долю.

Аристон вместо ответа нагло хохотнул. Предводитель горцев пеонийцев ждал. Александр сделал над собой усилие и одобрительно улыбнулся.

– Всего лишь пустого кубка? – Он дотянулся до кучи драгоценных вещей и приподнял самый большой кубок. – Я дарю тебе этот кубок из своей доли. Но сначала выпью из него за твоё здоровье. Иол, наполни.

Иол нехотя прервал обработку раны и из высокой амфоры налил в кубок алого, как свежая кровь, вина. Аристон явно не ожидал, что с такой лёгкостью получит, что запросил.

– Если за каждую голову...– сумрачно проговорил из‑за стола Гавтал. – Золота всей Азии не хватит...

Аристон осклабился крепкими, как у волка, зубами и хрипло расхохотался.

Сдавленный глухой стон гнева задохнулся за стиснутыми зубами Александра. Он сухо сглотнул и хмуро поднёс к бескровным губам золочёный ритон. Анаста заботливо приостановила его руку.

– Не стоит больше пить, – попросила она.

– Ты хочешь сказать, я – пьяница? – выговорил он ей с внезапным раздражением.

– Ты болен, – мягко возразила женщина. – От этого тебе не станет легче.

– Так ты знаешь, от чего мне станет легче? – Он глянул ей в лицо. – Я казнил этого сумасшедшего, которого не спроста усадили на мой трон. И должен выпить за его душу.

Однако пить он не стал.

– О‑о, я знаю, – с пониманием сказала она. – Слышала об этом. Тебе так велели поступить твои прорицатели. Но ты слишком им доверяешь.

Он ответил не сразу.

– А на кого я могу положиться, кому довериться? Зевсу? – покрасневшее лицо его скривилось в горькой усмешке. – Или друзьям? Которые перестали меня понимать? Если бы можно было опять начать всё сначала...

В порыве неожиданного воодушевления от последней мысли он вскочил на ноги и властно прокричал:

– Едем! Завтра же отправляемся в Элладу, а затем в Македонию!

Оба противника на подиуме разом прекратили борьбу. Они тяжело дышали, а в зале повисла мёртвая тишина.

– Олимпийские игры! – разорвало тишину оживлённое восклицание Стасикрата. – Мы устроим такие игры, каких ещё никто и нигде не видел!..

– Ха‑ха‑ха! – помешал вдохновлённому полёту его воображения нарочито издевательский, дерзкий смех Анаксарха.

Философ привлёк к себе общее внимание, так как, откинувшись на шёлковую подушку, хохотал неискренне и безудержно.

– Негодяй! – обернулся к нему Александр. – Ты всегда издеваешься надо мной! Ты за это поплатишься!

Он в гневе швырнул ритон, облил белую одежду Анаксарха недопитым розовым вином.

Но Анаксарх не унимался.

– Калан, – философ вдруг сам прервал смех. – Позови индийского мудреца Калана. Он тебе объяснит кое‑что, Великий Завоеватель.

Сказанное им подействовало на Александра. Он помрачнел, и Птолемей сообразил, что надо распорядиться о приглашении Калана. Всеобщее оживление от надежды возвратиться на родину сменилось напряжённым ожиданием.

Вскоре разнёсся по‑военному чёткий возглас Пердики: "Калан идёт!" Александр вяло приподнял голову и повернулся лицом к дверям, за которыми виднелась анфилада зал. Невидимые рабы широко распахнули обе дверные створки, и в самом дальнем зале в полутьме стала видна тёмная худая фигура простоволосого мудреца. Только набедренная повязка укрывала его смуглое тело, и шёл он со спокойным достоинством, неспешно переступал босыми ногами. За хвост он волочил шуршащую на полу шкуру, – иссушенную шкуру верблюда. В последних дверях она зацепилась за одну из створок. Мудрец развернулся, невозмутимо подправил её и протащил в дверной проём. Затем опять подхватил конец хвоста и с прежним достоинством приблизился к возлежащему на подушках царю. Придворная толпа приподнималась на своих местах, во все глаза неотрывно следила за индусом, с непониманием и тревогой ожидая продолжения.