– Прости, царь, – глухо и сипло вымолвил старший из воинов, опускаясь перед ним на колени. Нестройно опустились на колени и его товарищи. С трудом выговаривая слова, подбирая выражения, седовласый ветеран продолжил:

– Отдаём себя на твою волю. Поступай с нами, как с неблагодарными негодяями.

Царь вздрогнул, неловко отвернулся от них.

– Уходите, – вымолвил он глухо.

Но ветераны на коленях приблизились к его ногам, так что он вынужден был посмотреть на них. Самый заслуженный неуклюже отёр со щеки слезу. Вид этих мужественных людей, которые припали к его ногам и покорились его неправедной воле, до глубины души взволновали Александра. Ноги его подкосились, и, упав на подушки поверх своего ковра, он горько застонал.

Дворец Ксеркса в Персеполе выглядел невероятно величественным. А тронный зал и вовсе подавлял надменным великолепием и изобилием богатства, отражая вкусы одного из самых могущественных властителей персидской державы, в своё время едва не поработившего Элладу. Однако тем, кто пировал в зале, расселись и разлеглись на наспех собранных во дворце коврах и подушках, на походных шкурах, не было дела до этой надменности. Победители недавнего сражения с лучшими частями войска наследника Ксеркса, Дария, ещё не остыли от возбуждения после захвата столицы персов. Наскоро смыв с себя в дворцовых прудах грязь и пыль, свою и чужую кровь, перевязав свежие раны, они предавались неге и неистовой жажде жизни. Рядом с царём на почётном месте расположился цвет военачальников, среди них Парменион с раненым сыном, Филотом, и их подруги‑гетеры. Шумное веселье растревожило дворец, его залы и подсобные помещения, кладовые и сокровищницу, спальни и пристройки царской конюшни.

В обнимку с товарищами, в окружении воинов, философов и актёров и их подруг, Александр во весь голос, вместе с ними горланил под высокими сводами тронного зала:

– Счастье жизни – пир весёлый,

Чтоб вино ключом бежало,

А рука на мягком ложе

Друга к сердцу прижимала!

Иль златистый, умащённый

Разметать по ложу локон

И молить изнемогая:

"Отвори мне дорогая!"

Женщины от восторга вскрикивали и смеялись. Молодой и счастливый Александр поднялся с большой чашей Геракла в руках и, не дожидаясь, пока все смолкнут, провозгласил:

– Друзья! Мы победили Дария. Некому больше поддерживать тиранов. Отныне все государства становятся свободными и независимыми!

Крики, свист, оглушительные хлопанья сотен и сотен ладоней не позволили разгорячённому выпитым Клиту добавить свои пожелания. Пердикка со смехом дёрнул его за руку, повалил на ковёр. Но рядом вскочила с места Таид Афинская, сверкая большими тёмными глазами.

– Глумясь над чертогами надменных персидских властителей, – высоким голосом, как актриса, торжественно начала она, заставляя всех прислушаться, сначала тех, кто сидели ближе, затем и остальных, – мне кажется, я вознаграждена за все лишения, испытанные в Азии. Но мне было бы ещё приятней с весёлой гурьбой пирующих греков и македонян поджечь дворец Ксеркса, того деспота, который предал Афины губительному огню! Пусть говорят, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить персам за Грецию и сделали это лучше, чем знаменитые предводители войска и флота!

Заключительные слова гетеры были встречены гулом одобрения и рукоплесканий, особенно со стороны женщин. Александр вновь живо поднялся с ковра, отбросил к стене золотой кубок Дария и выхватил из бронзового кольца горящий факел, чтобы бросить его к парчовым занавесям, которые тут же воспламенились. Многие греки поддержали его порыв. Они принялись без сожалений поджигать всё, что попадалось на глаза, а затем побежали по дворцу, оставляя за собой в каждом помещении разгорающийся огонь. Вскоре огромный дворец пылал. Большие языки пламени лезли в бойницы и окна, выбрасывали в серое вечернее небо хвосты чёрного дыма...

Раб подал Александру влажное полотенце. Он вытер красное лицо с вздувшимися на лбу венами, обезображенную раной шею, потные руки. Это его успокоило.

Уполномоченные ветераны, на ходу застёгивая пояса с мечами, не успели дойти до выхода из индийского зала, как позади них заиграли музыканты и одиноко захохотала шутке приятеля хмельная женщина. Ветераны были подавлены тем, что произошло с ними и царём, прятали друг от друга глаза, невольно спешили удалиться от пирующих, торопясь покинуть дворец. Один из сидящих на полу нагих гимнософистов глянул на них со сдержанным любопытством, сделал про себя какие‑то выводы и отвернулся тогда лишь, когда они исчезли за створками дверей.

Александр отдал полотенце рабу, и Иол протянул ему наполненную разбавленным красным вином чашу.

– Сын Зевса...– с подобострастным поклоном начал было Мазей.

Царь внезапно пришёл в ярость, запустил чашей в Мазея, облив вином его бороду и роскошную одежду.

– Зевс! Да кто он такой, чтобы быть его сыном?! Похотливый бездельник Олимпа! Это я распространил его культ повсюду.

Музыка с визгом оборвалась. Греки и македоняне притихли, хмель выветривался из их голов от услышанной кощунственной речи, они не смели глядеть в сторону царя, предпочитая опускать глаза. В который раз за ночь воцарилось напряжённое безмолвие. Обессилев после вспышки ярости, Александр откинулся на подушки, бледный лоб его опять покрылся испариной. Царь погрузился в свои мысли, и морщины на лбу собрались в складки, как будто он пытался вспомнить нечто крайне важное. Что‑то не по возрасту тяжёлое, старящее появилось в его лице. Затем он холодно усмехнулся, отгоняя тягостные мысли или видения, посмотрел на напуганных гостей и слабо махнул рукой.

Натянуто заиграла музыка, сначала неловко, потом увереннее задвигались на коврах пирующие. Как будто оттаивали после ледяного холода, оживали и индийские танцовщицы. Казалось, все привыкали к резким сменам царского настроения.

Птолемей взял свой кубок с вином, но пригубить не решился. На его ковре лежали оба горских вождя, с виду объятые глубоким сном. Поднесённые от имени царя чаши валялись рядом с телами, и недопитое вино оставило тёмные пятна на ковре и одежде. Но никто, кроме Птолемея, не обращал на это внимания. Он поставил свой кубок на столик и отвернулся к танцовщицам, уставился на ту, которая запела, начиная извиваться крепким и гибким телом, будто охваченная страстью змея. Она кружилась, в танце приближалась к царю царей, откровенно стараясь пробудить в нём желание. Птолемей чувствовал, краем глаза видел, что Александр пристально смотрит на него, и медленно развернулся к нему лицом. Александр улыбался, и от этой улыбки Птолемею стало не по себе, как если бы царь прочёл его тайные, неприятные ему самому мысли. Не зная, чего можно ждать от этого проницательного взгляда, он натянуто улыбнулся в ответ сводному брату. Но казалось, Александр поддразнивал его своей улыбкой, без слов подзывал, и он вроде кролика на взор удава медленно поднялся, обходя пирующих, приблизился к царскому ковру. Александр протянул ему свой кубок.

– Выпей Птолемей из моего кубка и признайся, какой же кусок моего царства хотел бы ты унаследовать. Ведь ты – незаконный сын моего отца?

– Давай сменим разговор, – попросил смущённый Птолемей и, предчувствуя недоброе, отвернулся к танцовщице. Пригубив вино, сказал: – Она желает тебя. Почему бы тебе ни уединиться с ней? Посмотри, она могла бы разжечь желание и у Зевса.

Музыка оборвалась, танцовщицы остановились, в испуге замерли. Птолемей непроизвольно напрягся всем телом, по его спине пробежали мурашки. Сухо сглотнув, он глянул назад, на царя.

Александр выпрямился во весь рост, стоял и смотрел куда‑то поверх голов бывших в зале. Казалось, он никого не видит и в то же время видит всё.

– Птолемей? – глухо позвал он. – Ты хочешь Египет? – Птолемей вздрогнул, побледнел как мертвец. А Александр продолжил: – Ты его получишь. Пусть Зевс попытается как‑либо помешать этому. Ты слышишь, Зевс? Попробуй этому помешать?