Вернувшись, Джованна вынула из серванта какие-то бутылочки, баночки, пакетики и с воодушевлением стала что-то растирать, смешивать, солить, перчить, все время пробуя смесь, то кривясь, то смешно морща нос и с аппетитом причмокивая.
— Все! — наконец удовлетворенно оповестила она. — Осталось лишь прокипятить. — Джованна исчезла в кухне и минут через пять вернулась с подносом, на котором дымились в тарелках спагетти и стоял соусник с подливкой.
— Ну как? — спросила она взволнованно, когда гость попробовал приготовленную еду.
— Замечательно! Таких не найти в лучших ресторанах Рима. Вы колдунья.
— Ха, рестораны! Во все приправы надо вложить душу. Так, по крайней мере, говорила моя мама.
— Она, надеюсь, жива и здорова?
— Тоже умерла, когда я была совсем крохотной. Отец женился второй раз, бросил меня на тетку и уехал с женой неизвестно куда. Эх, не хочется вспоминать!
— Она была злая?
— Просто несчастная, а потому очень раздражительная. Неудачно вышла замуж. Дядя Эмилио был не то чтоб плохой, скорее неудачник. Они сразу влезли в долги, а тут один за другим — дети. Да еще я в придачу. Вот тетка и орала целый день, проклиная кого-либо из нас или опостылевшую жизнь. Когда я подросла, меня охватил страх: неужели и мне суждена такая жизнь? Сразу состариться, не успев расцвести? Ну, я и подалась в Рим… Казалось, тут больше шансов пробиться. А что вышло? Раньше бедствовала, а потом стала голодать, ведь у таких, как я, единственный шанс — панель. Мне же хотелось остаться честной девушкой. Счастливый случай свел меня с одной старой синьорой-косметичкой, у которой была небольшая практика. Я служила у нее бесплатно, только за еду, зато она обучила меня профессии маникюрши. Тогда это казалось вершиной карьеры, полетом вверх. И впрямь, устроившись в парикмахерской, я впервые почувствовала под ногами хоть какую-то твердую почву, раньше мне казалось, что я ступаю по трясине, которая вот-вот засосет… Ой, что это я! Нашла чем развлечь гостя. Давайте лучше пить кофе и говорить о чем-нибудь веселом.
— А мне было бы приятнее, если бы вы считали меня не гостем, а другом, для которого не выбирают ни слов, ни тем для разговора.
Джованна с благодарностью поглядела на своего собеседника.
— Спасибо, Фред! Как странно, я видела вас дважды, мы почти ни о чем не разговаривали, а у меня такое чувство, что я знаю вас давным-давно… Вы с чем пьете кофе? Коньяк, лимон, молоко?
— Маленькая чашечка черного кофе и, если разрешите, стакан холодной воды.
— А может, стакан холодного оранжада? Поставлю вам воду и оранжад, сами убедитесь, чем лучше запивать. — Джованна вынула из холодильника железную банку апельсинового сока, налила в два бокала, сбегала на кухню за водой. В ее оживленности не было ничего искусственного, чувствовалось, что ее радует сама возможность откровенно поговорить с человеком, хоть в малой мере, но все же соприкоснувшегося с ее жизнью на родине.
— Как вы стали певицей? — спросил Григорий, когда вопрос о воде и оранжаде был окончательно решен в пользу последнего.
— Мы, итальянцы, все влюблены в песни. Сколько я себя помню, всегда мурлыкала под нос какую-нибудь новую, только что услышанную песенку. Слова и мотив я схватывала мгновенно, они как бы уже давно жили в моем уме и сердце. Все знакомые удивлялись таким способностям, тогда-то я решилась на безумный шаг: стала откладывать деньги, чтобы брать уроки у настоящего специалиста. Не знаю, чем тогда питалась, очевидно, надеждами. А что вышло? Я смогла оплатить около двадцати уроков, а потом не могла ноты взять, так истощило меня постоянное недоедание. И все же эти уроки дали мне кое-что. Я увидела, как надо держаться на сцене, научилась петь под аккомпанемент. Нахальством было с таким куцым опытом выступать на людях, искать где-то ангажемента. Но я упрямо ходила из варьете в варьете, из кабаре в кабаре, пока не устроилась в том ресторане, где вы меня увидели. К тому времени я уже поумнела, знала, что ни на что большее рассчитывать не могу, понимала, что иду не к успеху, а в самое пекло, и все же… Ведь каждый считает свою судьбу отличной от судьбы других? Вот и я лелеяла в сердце надежду, что, как Эдит Пиаф, о которой у нас много писали, выбьюсь на поверхность, что меня заметят, что появится какой-нибудь благодетель-меценат… Не смейтесь над этими глупыми мечтами. Как бы ни были они беспочвенны, но благодаря им я еще барахталась, старалась выплыть на чистую воду. Ведь тогда я еще считала себя артисткой, а не просто девушкой из кабаре.
— В тот вечер нашего знакомства вы пели прекрасно, с неподдельной искренностью, которая так подействовала на присутствующих. А это уже много, когда вас слушает столь пестрая публика.
Лицо Джованны просияло.
— Вы действительно так думаете?
— А разве вы сами не почувствовали контакта, который установился между вами и публикой, для которой вы пели?
— Я вышла в зал, словно лунатик, оглушенная страшной вестью, и ощущала лишь свою боль, отчаяние, страх. Не помню, как я пела, как реагировали на мое выступление. Встретившись с вами глазами, я машинально подошла к вашему столику, как идет раненое животное к тому, кто когда-то защитил его. Мне казалось, что это было очень давно, хотя и часа не прошло между тем, как вы проучили того нахала, и моим выступлением…
— Вы сказали, что потеряли близкого человека. Я не решился спросить, кого именно, счел бестактным. Теперь я жалею, что так рано ушел, оставив вас на Хейендопфа. Но я должен был уйти по очень важному делу. Вы не рассердились на меня?
— Я все оглядывалась, искала вас, не понимала, куда вы исчезли. Мне не нравился Хейендопф, но он так настаивал, чтобы я ему доверилась, обещал помочь, ссылался на каких-то влиятельных друзей, с помощью которых может действовать… Короче говоря, я рассказала ему все о себе, и Паоло. Не то чтобы у меня возникло доверие к нему, но иногда бывает так, что хочется обратиться даже к стенам…
Джованна замолчала, две тоненькие морщинки побежали от уголков губ вниз, брови дрогнули и поднялись кверху над широко раскрытыми глазами. С мгновенно постаревшего лица глядели, словно не на внешний мир, а вглубь себя, застывшие глаза. Григорий уже жалел, что вызвал девушку на откровенность. Теперь нельзя было просто уйти, успокоив ее несколькими банальными фразами: коснувшись интимного мира человека, невольно сострадаешь ему, и желание помочь становится первым душевным порывом, мудрой реакцией на сигнал беды, тысячелетиями воспитанной в человеческом обществе.
— Можно я налью еще чашечку кофе? — спросил Григорий только для того, чтобы вывести Джованну из задумчивости.
— О, конечно! Что это я совсем забыла об обязанностях хозяйки! — Одной рукой она ловко схватила кофейник, другой придвинула чашку. Перед Григорием снова была молодая, веселая женщина. — К черту Хейендопфа, Паоло… Все равно прошлого не вернуть, а сделанное не исправишь, так ведь?
— Не всегда. Обстоятельства могут толкнуть человека на скользкий путь, по инерции он идет и идет по нему, не решаясь никуда свернуть. Разве не так произошло с вами?
— А как узнать, что новый путь будет настоящим? Когда я познакомилась с Паоло, все как будто складывалось хорошо. Нам было хорошо вместе, мы хотели пожениться. Потом он надолго стал пропадать, а вернувшись, приходил ко мне пьяный, становился все раздражительнее, все грубее. А я, дуреха, продолжала цепляться за него, цепляться уже не за счастье, а лишь за призрак счастья… В тот день, когда мы с вами познакомились, я узнала, что он арестован как убийца. Клянусь, я и представления не имела о той его, другой жизни. Я готова была содрать с себя кожу, вспоминая его объятия и поцелуи… Любовница убийцы! Бр-р… и сейчас мороз пробегает по спине.
— И вы рассказали об этом Хейендопфу?
— Тогда я еще надеялась, что это какая-то ошибка, просила его разузнать об обстоятельствах дела. На следующий день выяснилось — надеялась напрасно. Все газеты писали о загадочном убийстве на вилле Петаччи, о том, что задержаны трое, причастные к убийству… Тогда я смертельно испугалась… Ведь несколько дней назад Паоло пришел ко мне с двумя своими товарищами. Все они должны были ехать куда-то на север. Я не интересовалась, куда именно, потому что Паоло не любил таких расспросов, да я и сама была занята другим — готовилась к конкурсу претенденток на место певицы в одном большом ресторане.