Она только молча кивнула. Раньше, когда она грустила, ее утешал Иннокентий, но сегодня он весь день лежал, положив морду на лапы.

Гаррен и Джекин, сбросив рубахи, копали бок о бок могилу. Ритмичные удары лопат и шлепки комьев земли перекликались с рокотом волн. Она черпала в нем утешение, глядя на изгиб его плеч, вспоминая, как его тугие мышцы вздрагивали под ее ладонями. Когда он отвернулся, ей почудилось, что у него на спине, на глазах у всех, проступили слова, которые она написала. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему.

К ней по очереди подходили паломники. В один голос проговорили что-то братья Миллеры, потом прошептала слова соболезнования Вдова. Подошел и Ральф. Стоя над нею с покрасневшими глазами, он неуверенно мял на груди тунику.

— Ты не поможешь мне кое-что написать? Хочу, чтобы Блаженная Ларина знала, что сделала для меня сестра Мария и как сильно она хотела попасть сюда.

Она покачала головой.

— Я не могу сейчас писать. — И никогда не смогу.

Последним вразвалку приблизился лорд Ричард, чтобы произнести очередную ложь. Он не помогал копать могилу, боясь, очевидно, запачкать свои костлявые руки.

— Она была примером для всех нас. — Доминика окинула взглядом его узкое лицо с бегающими глазками и низким лбом в поисках хоть какого-то сходства с его отцом. Ее отцом. — Ну ничего, в святилище тебе полегчает.

— Мы с Гарреном сходим туда завтра, после отлива. — А когда вернемся, вас будет ждать суд.

— Я пойду с вами. — Он похлопал ее по плечу. — Не терпится помолиться о выздоровлении брата.

— Но вам нельзя! — Передать послание в его присутствии будет невозможно. — То есть, третьей должна была быть сестра, но теперь…

— Теперь третьим буду я, — с ухмылкой закончил он. — Втроем и помолимся.

Она в отчаянии оглянулась на Гаррена.

— Наверное, сперва нужно спросить разрешения у брата Иосифа.

— Не беспокойся. Я уже обо всем с ним договорился. — Перед уходом он сжал ее плечо так цепко, что это больше походило на щипок.

Из хижины вышли Джиллиан и Вдова, которые облачали тело сестры перед погребением.

— Она готова, — сказала Джиллиан. — Хочешь побыть с нею наедине?

Доминика кивнула.

В сыром полумраке мерцал огарок свечи. Иннокентий, увидев, что она вошла, не двинулся с места. Миниатюрное тело сестры было завернуто в саван и казалось даже меньше, чем было раньше, словно душа, покидая его, забрала с собой часть ее физической сущности.

— Я пришла попрощаться, — проговорила Доминика в тишину пустой комнаты. — Только я уже не та, кем была вчера. Я выбрала другую дорогу, не такую, как у тебя, но я знаю, что ты меня поймешь.

От разговора с сестрой стало легче.

— И еще я хочу сказать тебе спасибо. За все. Даже за жизнь, хоть я и не знаю, что теперь с нею делать.

Она прислушалась, ожидая какого-нибудь звука или знака, который принес бы ей такое же умиротворение, какое она нашла в объятьях Гаррена. Даже сейчас она надеялась на благословление сестры. Но сестра отошла к Богу. Она не вернется к Нике.

Вздохнув, она встала. Пора было начинать погребальную церемонию.

Гаррен лежал с закрытыми глазами. Мышцы крутило после рытья могилы. Весь обратившись в слух, он ждал, когда дыхание паломников станет ровным и можно будет выбраться из хижины.

Приоткрыв один глаз, он окинул комнату осторожным взглядом.

Доминики, которая легла в закутке брата Иосифа, он не увидел, но все остальные уже спали, растянувшись на земляном полу — уставшие от путешествия, уставшие от смерти, уставшие так сильно, что спешили забыться сном, лишь бы скорее закончился этот долгий день и наступило завтра. Мерное рокотание волн сглаживало кашель и храп.

И только Ричард, заложив руки за голову, все еще моргал в потолок.

Днем, пока они рыли могилу, а после засыпали ее землей, Гаррен следил за его маневрами. Ричард хотел попасть в первую группу паломников, которые завтра должны были ползти к острову. Он не стал спорить. Время было на исходе. Чтобы добыть перо и добиться для Уильяма правосудия, он отправится в усыпальницу сегодня же ночью.

Один.

Он снова взглянул на Ричарда. Лицо у того наконец-то обмякло и подрагивало от храпа.

Пора.

Зажав в кулаке свинцовую ракушку, Гаррен выскользнул наружу. На берегу он надел ее на шею, а потом столкнул одну из лодок брата Иосифа в воду.

Плыть до острова пришлось дольше, чем он ожидал. Сильный ветер, прорвавшийся с запада, разогнал дневную морось и теперь сражался с ним за контроль над лодкой. Превозмогая засевшую в плечах боль, Гаррен работал веслами и боролся с волнами, нескончаемыми и безжалостными, как стрелы английских лучников, которые обрушивались на легионы французских солдат при Пуатье.

Он вспомнил о том, что случилось утром, и чувство вины захлестнуло его подобно волнам, которые раскачивали лодку.

Я хочу вас.

Эти три слова изменили все.

За весь день они не пробыли наедине ни минуты. Он не сказал ей и двух слов. Боялся, что если откроет рот, то не сможет провести ее, не сможет провести их всех. Боялся, что если окажется слишком близко, то не выдержит, схватит ее в охапку и провозгласит своей, и плевать, кто на них смотрит.

Он сделает это завтра. После того, как обезопасит ее от Ричарда.

Она непременно рассердится за то, что он не взял ее с собой, но поймет его — должна будет понять — когда Уильям получит свое правосудие. Чего она никогда, даже теперь, не поймет, так это причин, по которым ему пришлось осквернить святыню.

Он уже и себе не мог этого объяснить.

Я буду заботиться о тебе. Он сдержит слово, хоть пока и неясно, как.

Со звуком, похожим на хруст треснувшей кости, лодка ударилась носом о камни. Оттащив ее в тень, Гаррен прокрался к маленькой деревянной двери и, прежде чем открыть, дождался волны, чтобы за плеском воды не было слышно скрипа петель.

Усыпальница представляла собой незамысловатую постройку, сложенную из добытого здесь же камня, и была немногим больше могилы святой. Верхушка острова служила ей полом. Каменные стены из необтесанного булыжника, имитируя стены собора, уходили высоко вверх. Через два проделанных в них отверстия, обращенных на восток и запад, проникал голос моря и тусклое свечение луны.

Под потолком, в темном углу попискивала птица.

Место, где покоилась Ларина, было обозначено отполированной плитой, поверх которой лежала груда камней. На поверхности не было вырезано никакого оконца, какие обычно оставляли на надгробиях, чтобы открыть лицо святого или часть его тела. Оно и понятно, ведь от Ларины, наверное, немного осталось, когда она разбилась о скалы.

Напротив виднелась дверца, которая вела в каморку священника. Гаррен, напрягшись, сделал шаг вперед. Прислушался.

Раскатистый храп. Как у Вдовы.

Сначала перья. Над заваленной камнями могилой мерцал неярким светом фонарь, а под ним висел латунный ящичек с кусочком стекла на одной из граней. Он пригляделся.

Внутри лежало что-то пушистое.

Как и было обещано Уильяму, он возьмет всего одно, самое маленькое.

По вискам заструился пот, быстро остывая под дуновением соленого ветра. Всего одно, самое маленькое, как было обещано человеку, которого наверняка уже нет в живых. Почему бы не отдать ему простое гусиное перо? Уильям, если он еще жив, не заметит разницы.

Но когда реликварий на шее Гаррена закачался в такт непрерывному шороху волн, он испытал страннейшую уверенность в том, что Бог глядит на него с небес и хочет, чтобы он выполнил свое обещание.

Пробудившись от какого-то шума, Доминика приподняла голову и увидела в квадратном оконце щербатую, точно надкусанный пирожок, луну. Было, наверное, уже за полночь.

Сегодня она похоронила сестру. Нет, не сестру. Мать.

После того, как брат Иосиф прочел заупокойную молитву и облаченное в саван тело исчезло за слоем земли, Иннокентий свернулся на могиле клубком и наотрез отказался уходить, поэтому сегодня она спала одна, и рядом не было никого чтобы ее утешить.