Доминика помахала им в воздухе, ожидая, что на поверхности пергамента появятся черные закорючки.

Лист остался совершенно чистым.

Сестра улыбнулась.

— Нет. Перо это не волшебная палочка. — Придерживая кисть Доминики, она обмакнула перо в чернильницу. — Напиши вот эту букву. — Она показала на непонятный значок на большом листе.

Нижняя губа Доминики задрожала. С тем же успехом сестра могла попросить ее взлететь.

— Я не умею.

— Ты научишься.

С помощью сестры она вывела на пергаменте свою первую а. Буква получилась кривобокая.

— Я все испортила, — пробормотала Доминика. На ее ресницах задрожали слезы, угрожая пролиться на уродливую закорючку.

— Ну что ты, все хорошо.

— У меня ничего не получится.

— Первое время у меня тоже не все получалось. Но ты научишься. Главное — терпение и усердие. Теперь попробуй сама.

Она попробовала. По странице потек чернильный ручеек, за которым едва не последовали слезы.

— Для начала вполне неплохо. Только в следующий раз не нажимай на перо так сильно. Все нужно делать плавно, не торопясь. Попробуй еще.

На сей раз Ника стряхнула излишек чернил и нарисовала толстую косую линию, а слева от нее кружок. Буква получилась красивая и большая, на четверть листа. И не пролилось ни капли чернил. Она улыбнулась.

— Очень хорошо, — похвалила ее сестра. — Но смотри, у нас с тобой есть всего один лист. Большего мы себе позволить не можем, поэтому буквы должны быть маленькими и аккуратными. Кроме того, так ты быстрее выправишь почерк.

Ника с тоской взглянула на толстый лист из мягкой, тонко выделанной телячьей кожи, который лежал рядом.

— А вон тот лист мне нельзя взять?

— Позже. Когда твой почерк станет безупречным. А теперь напиши еще.

Напевая себе под нос, Ника набрала пером чернил и написала еще три буквы. Две из них вышли вполне похожими на оригинал.

Присев, сестра взяла ее за плечи и заглянула в глаза.

— Ника, скоро я уйду и какое-то время меня не будет. Занимайся в мое отсутствие каждый день. Когда я вернусь, то проверю, как ты научилась писать а и б.

В убежище ворвался крик. Ника зарылась лицом в черные юбки сестры.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

Сестра усадила ее к себе на колени и, покачивая, прижала к себе.

— Это мой долг. Я иду в паломничество к усыпальнице Блаженной Ларины.

— Когда ты вернешься?

— Так скоро, как только смогу.

— Как же я буду учиться без тебя?

— Постепенно. Букву за буквой. — Она провела пальцем по длинной строчке. — Сначала выучишь эту, потом другую, потом следующую. Главное, не торопись. Когда я вернусь, то научу тебя составлять слова. — Сестра взглянула на маленькую девочку, сидящую у нее на коленях. — И не надо бояться. Ну-ка, вспомни, что сказал святой Бернард?

Доминика шмыгнула носом.

— «Каждым записанным словом мы наносим удар Дьяволу».

Сестра обняла ее.

— Правильно. Пока ты трудишься во славу Бога, Он будет защищать тебя.

Все те недели, пока сестры не было, занятия письмом защищали ее от страха. Она научилась терпению и выучила буквы а, б, в, г и д.

Она нарисовала эти пять букв на покрывале, под которым спала сестра. Много лет назад Господь уберег ее от смерти. Всю жизнь она посвятила труду во славу Его. Почему же Он бросил ее без защиты?

Господь помогает тем, кто верует.

Еще два дня, и они доберутся до усыпальницы.

Еще два дня, и она получит знамение.

Если получит.

Сердце ее неистово заколотилось, когда она с ужасом осознала, что усомнилась в Боге. Это все Гаррен. Это от него она заразилась неверием. Он человек, но оказался опаснее самого Дьявола. Отчаявшись после гибели семьи, он начал сеять повсюду семена сомнений, и одно из них проросло в ней.

Быть может, сестра умирает в наказание за ее малодушие.

Нет, Господь не может ее оставить. Это просто невозможно. Она получит свое знамение — ясное, четкое, недвусмысленное. Такое, которое перед всеми подтвердит ее веру и может быть даже спасет сестру.

Может быть даже вдохнет веру в Гаррена.

Она докажет и себе, и небу, что вера ее крепка и не требует материальных доказательств. Господь пошлет ей знак. Обязательно.

Надо лишь чуть-чуть Его подтолкнуть.

Следующим утром, шагая вдоль реки к побережью, Гаррен пытался думать о Ричарде, о дороге, о том, как он отблагодарит Уильяма, о том, как он дал слабину, разрешив Доминике оставить послание — о чем угодно, лишь бы не о своем признании. И не о том, что оно означало.

Вы мне небезразличны. Вот и все. Теперь Господь знает. Теперь Он отнимет ее, как отнял у Гаррена всех, кого тот любил.

Позади, заглушая пение птиц, пилигримы тянули песню.

Верь, и ты взлетишь как Ларина…

Как будто святая, умеющая летать, может помешать Ричарду — или ему самому — сотворить зло.

Свинцовая ракушка осуждающе качалась на посохе, пока он пытался мыслить логично и определиться с тем, как ему поступить.

Настоятельница была права. Ника не годилась для пострига. Но если он овладеет ею, то разрушит все ее мечты. А еще он получит награду и у него появятся деньги, чтобы вернуть долг Уильяму, если тот еще жив. Может, даже останется немного на то, чтобы начать жизнь с чистого листа.

Но вернуть долг Уильяму значило вознаградить его убийцу — и толкнуть Нику в его кровать.

Гаррен вожделел ее сам. Не только плотью и чреслами, ибо этот голод можно было утолить, но всем своим существом. Изнывал от желания быть с нею, обнимать, любить, делать ее счастливой. Воплотить в жизнь ее мечты.

Он вздохнул. У Ники была одна мечта: монастырь. Если возвратиться в замок ни с чем, то после смерти Уильяма Ричард его вышвырнет, и он опять останется в целом мире один. Он будет вынужден жить на то, что добудет мечом его правая рука, а она с каждым годом будет слабеть.

И что хуже всего, если его не будет рядом, рано или поздно Ника все равно потеряет невинность. Только ею овладеет не он, а Ричард.

Что же делать, если прямо сейчас ему нечего ей предложить, кроме своего страха, что Господь ее заберет?

— Это те самые деревья, — промолвила сестра Мария. Солнце, мерцая сквозь листву, отбрасывало блики на ее изможденное лицо. С каждым днем оно становилось все бледнее. — Тот самый лес, через который она бежала.

Гаррен слушал ее вполуха. Если подарить Уильяму только перо, может быть этого подарка будет достаточно? Но если Доминика когда-нибудь узнает, что он украл реликвию, она совсем перестанет ему доверять. Тогда, может, отдать Уильяму обычное гусиное перо и выдать его за настоящее? Собственно, почему бы и нет? Какая разница, с каким пером в руках он отдаст Богу душу, если уже не отдал.

Деревья, наконец, расступились, и впереди открылся голый, обдуваемый ветрами скалистый берег. Внизу, под обрывом, волны с грохотом бились о камни. Визжали чайки, ветер со свистом врывался паломникам в уши, дергал за края балахонов.

— Смотрите! Море! — радостно воскликнула Доминика. Она раскинула руки в стороны, обратила лицо к небесам и прокричала: — Я отдаю себя в твои любящие руки!

А потом понеслась к обрыву так быстро, словно за ней по пятам, как за Блаженной Лариной, гналась стая диких кабанов.

Глава 21

Гаррен бежал, не чуя под собой ног, будто от этого зависела его жизнь, а не ее. Просоленный воздух обжигал его легкие. На шее, ударяясь о грудь, билась коробочка реликвария. Доминика летела вперед, как одержимая, много быстрее его, словно за плечами у нее не было десяти дней изнурительного похода.

Словно она не собиралась останавливаться на краю.

Он побежал быстрее.

Приближаясь к высоким скалам, которые обрушивались в море, она замахала руками, запрокинула голову, завертелась, закружилась в безумном танце, не обращая внимания на то, куда ступают ее ноги. Волна, ударившись о камни, разбилась на мириады брызг, орошая ее медовые волосы.