— «Просите, и дано будет вам; ищите, и обрящете; стучите, и отворят вам». Я покажу вам, когда мы вернемся, и вы сами убедитесь, что я хорошо поработала.

Пришел его черед сделать признание.

— В монастыре я оставил латынь другим.

Она торжественно улыбнулась.

— Вот поэтому я мечтаю переложить Библию на обычный язык.

— На английский?

Она кивнула, и он похолодел.

Такую Библию сможет прочесть даже он, который читал по-английски чуть лучше, чем на латыни. Такая Библия будет принадлежать всем, ее смогут обсуждать и цитировать не только церковники, но и простые люди.

Как бы воспринял ее мечту Уильям, который даже в предсмертных судорогах не выпускал из рук псалтырь?

— Настоятельница знает об этом? — спросил он.

— Знает. Только не одобряет, — вздохнула она.

Еще бы. Подобная ересь может подвести под угрозу весь монастырь. Не потому ли мать Юлиана замыслила погубить ее бессмертную душу?

Доминика стиснула его пальцы.

— Даже сестры заучивают молитвы наизусть, не вникая во смысл. Я хочу вдохнуть в них жизнь, сделать так, чтобы люди их понимали. Скажите… — Она зажмурилась, потом открыла глаза и посмотрела на него в упор. — Скажите, вы тоже считаете, что это плохо?

В бездонных синих глаза загорелась знакомая искра. До сих пор в его представлении она была похожа на птичку, которая, сама того не ведая, ждет, когда он откроет дверцу и выпустит ее из монастырской клетки в реальный мир.

Теперь для него стало ясно: своим вмешательством он не освободит ее, но навсегда сделает ее мечты невозможными. Смелости на такое деяние — даже ради Уильяма — он пока что в себе не находил.

— Перевод Писания — важное и нужное дело, и вы достойны им заниматься. Вот, что я считаю, — осторожно ответил он.

— Вы очень необычный посланец Божий. А вот сестра Мария запрещает мне даже говорить об этом. Может, вы мне поможете?

— Каким образом?

— Когда мы вернемся, скажите матушке Юлиане, что в моем желании нет ничего дурного. Вы так близки к Богу. Она к вам прислушается.

Одно короткое мгновение он колебался, испытывая соблазн согласиться, но…

— Давайте лучше поручим это дело Блаженной Ларине.

Она просияла улыбкой.

— Затем я и приняла паломничество. Я точно знаю, Ларина поможет. И Господь не станет порицать меня за желание распространять слово Его.

В груди остро кольнуло. Как же она наивна в своем заблуждении, что с помощью этого слова можно изменить мир. Гаррен приложил ладонь к ее мягкой и теплой щеке.

— Мне вовек не стать таким чистым существом, как вы. А те высшие силы, которые вздумают порицать вас, не заслуживают вашей преданности.

Тот Бог, которого знал Гаррен, заслуживал преданности не больше актера с накладной бородой. В конце их путешествия, когда Доминика узнает, куда завела ее вера, она испытает те же горечь и одиночество, которые мучили его самого. Ни одно достойное поклонения божество не допустило бы этого.

Глядя в ее ярко-синие, доверчивые глаза, он испытал безумное желание защитить огонек ее веры от ветров внешнего мира.

Но ведь он, напротив, обязался задуть этот огонек.

И внезапно Гаррен понял, что зло от его собственных деяний списать на Всевышнего не получится.

Держа возле носа душистый апельсин, Ричард зашел в покои брата. Он был твердо настроен завести речь о письме и выяснить наконец его содержание. Три дня этот вопрос нестерпимо жег его изнутри.

Уильям напоминал живой труп. Его некогда блестящие золотистые волосы поредели, тонкие кисти рук скрючились, а кожа, как и обещал итальянец, покрылась коростами. Даже запах апельсина не мог перебить исходившее от него зловоние.

Ричарда передернуло. Никколо предупреждал, что их план отнимет какое-то время, но все затянулось слишком надолго. Чтобы отмыться от смрада, придется полдня мокнуть в ванне с добавлением розовой воды.

— Ну что, как сегодня твое самочувствие?

— Не строй из себя заботливого братца. Тебе это не идет. Ты с нетерпением ждешь моей смерти.

— Я всего лишь хочу, чтобы ты освободился от страданий.

— И освободил для тебя титул.

От тошнотворного запаха закружилась голова. Ричард подошел к окну и жадно глотнул свежего воздуха. На западном лугу сервы, обливаясь на жаре потом, косили траву. Жена одного из них, пышногрудая молодуха в платье с неприлично низким вырезом, шла через поле и несла мужу кувшин с элем. Его отец всегда питал слабость к подобным доступным женщинам. Наверняка эта рассталась с невинностью задолго до свадьбы — в отличие от его матери. Да, она пришлась бы отцу по вкусу. Ричард задумался, не призвать ли сегодня эту крестьянку на свое ложе.

— Погоды стоят чудесные, Уильям. Наверное, наши маленькие праведные друзья уже донесли твое послание до Эксетера.

Уильям прикрыл глаза.

— Кстати, а что там написано?

— Ничего интересного.

— Занятно. Наемник сказал то же самое.

— Он не наемник.

Опять он его защищает с таким рвением, что можно подумать, будто они кровные родственники. Но это он, Ричард, его брат по отцу, а не тот безродный и бездомный плут.

— Он воевал за деньги и даже в паломничество пошел не бесплатно. Как иначе прикажешь его называть? — фыркнул он. — Может, Спасителем?

— Я бы предпочел назвать его братом. Его, а не тебя.

В этих словах был слышен отголосок отцовских упреков. Ну почему ты настолько не похож на своего брата?

— И от кого, по-твоему, он спасет тебя? Уж не от меня ли?

— Для этого, увы, слишком поздно.

Стиснув зубы, Ричард надолго замолк. Выходит, Уильям знает. Впрочем, какая разница?

Глаза Уильяма лихорадочно заблестели.

— Хочешь узнать, о чем говорится в послании? Хорошо, я скажу тебе. — Он сделал попытку приподняться на локтях, и Ричард невольно отшатнулся назад, испугавшись, что брат обретет силу безумца. — В этом послании я сообщаю служителю усыпальницы, что смерть моя будет на твоей совести, и прошу, чтобы тебя повесили, дабы Господь отправил твою душу прямиком в ад.

Конечности Ричарда онемели, и он привалился к стене. Как он не догадался сразу? Надо было догнать их и остановить в первый же день. Если послание благополучно доберется до святилища, все его планы рассыплются в прах.

— Ты написал обо мне?

— О тебе и о твоем итальянце. Ты думал, я ничего не замечу? Я и не замечал — пока не стало слишком поздно.

— Гаррен об этом знает?

— Знает Господь. Тебе этого мало?

— Ясно. — Оттолкнувшись от стены, Ричард заговорил сам с собой. Чтобы восстановить картину полностью, Уильям был ему не нужен. — Гаррен ничего не знает. В противном случае он бы меня убил. Но, если учесть, что местное дурачье почитает его святым, то стоит ему заикнуться, как они вздернут меня на виселице. — Рассуждая, он мерил шагами комнату. — Но ведь ты даже ложку удержать не можешь. Значит, не мог написать послание сам. Ты позвал писца. Кого же?

Уильям издал тихий смешок.

Ричард схватил его за плечи и затряс. Голова брата, как мешок с зерном на спине мельника, заметалась по подушке.

— Говори! Кто записал послание?

Глаза Уильяма закатились. Ощутив слабый укол раскаяния, Ричард отпустил его и отошел от зловонной постели.

Внезапно его осенила догадка.

— Ну конечно. Та девчонка. Доминика. — Он насмешливо взглянул на безжизненный мешок с костями, который когда-то был его сводным братом. — Поздравляю, братец. Ты подписал смертный приговор не только себе, но и этой парочке.

Он выбежал в коридор, слыша за спиной омерзительные звуки рвоты. Вот живучий ублюдок. Впрочем, теперь это не самая большая проблема. Надо скорее собрать вещи. Дать указания Никколо…

— Никколо! — взревел он дрожащим, как руки Уильяма, голосом.

Итальянец возник в проеме двери, словно давно стоял наготове и ждал приказаний.

— Сэр?

Его бесшумная поступь, черные, непроницаемые глаза нервировали Ричарда. Он напомнил себе избавиться от него, когда все будет кончено. Хотя, если Никколо и впрямь умеет обращать металл в золото… то, возможно, стоит его пощадить.